Их погрузили в один из вертолетов. Через иллюминатор Марина видела, как фигуры в белых костюмах копошатся на месте приземления, собирая мельчайшие фрагменты, сканируя каждый сантиметр. Крымова стояла чуть в стороне, глядя на затухающие краски заката над вулканами. Ее поза была напряженной. Марина поймала себя на мысли, что жесткий начальник НИЦ «Космос» выглядела не как триумфатор, нашедший инопланетный артефакт, а как человек, стоящий на краю пропасти.

Карантинная зона НИЦ «Космос» на Камчатке располагалась в заброшенном подземном бункере времен Холодной войны, врезанном в скальный массив далеко от побережья. Стертые временем гермодвери, тусклое освещение, гул вентиляции и вездесущий запах стерилизаторов и старого бетона. Их поместили в отдельные, похожие на монашеские кельи, комнаты с койкой, столом и камерой наблюдения в углу. Связь с внешним миром – нулевая.

Первый допрос… нет, брифинг, провела сама Крымова. Она была одна, без протоколиста. На столе перед ней лежал планшет, но она смотрела прямо на Марину.

«Расскажите все с самого начала. Без эмоций. Только факты, ощущения, последовательность событий. И… о камне. Что вы почувствовали, когда держали его?»

Марина рассказала. Сухо, четко, как докладывала о геологических аномалиях сотни раз. Но когда она дошла до момента, как существо «говорило» с ней, до ощущения древней скорби и послания-предупреждения, голос ее дрогнул. Она упомянула камень, его странную теплоту и… чувство вины, которое возникло у нее, когда ее пальцы коснулись отпечатка. Вины, принадлежащей не ей лично, а всем.

Крымова слушала молча, не перебивая. Ее лицо оставалось каменным, но глаза, эти острые скальпели, казалось, впивались в самую душу Марины.

«„Напомнить“… – повторила Крымова, когда Марина закончила. – Напомнить, о чем, Сомова? О том, что мы разрушаем свою планету? Это банальность, которую твердят экологи каждый день. Зачем для такого послания нужен межзвездный корабль и… кристаллический эмиссар?»

«Я не знаю, – честно ответила Марина. – Но это было не про экологию в привычном смысле. Это было про… суть. Про ядро. Про то, что наша агрессия, наше стремление к разрушению – это не просто социальная проблема. Это… фундаментальный изъян. Который может иметь последствия, выходящие за рамки одной планеты. Как будто боль, которую мы причиняем здесь и сейчас, эхом отражается где-то еще. И кристаллизуется. И возвращается.»

Крымова долго смотрела на нее. Потом встала. «Благодарю. Вас попросят оставаться здесь до дальнейших указаний.» Ни тени сомнения, ни попытки высмеять. Только тяжелая, непробиваемая стена секретности.

Анализы, психологические тесты, бесконечные повторения одного и того же рассказа разным людям в белых халатах – все сливалось в одно монотонное кошмарное существование. Единственным островком были редкие встречи в общей столовой (под присмотром) с Семеном и Батей.

Семен метался между восторгом открытия и ужасом от его последствий. «Марина Викторовна, вы понимаете, что это переворачивает все? Биологию, физику, философию! Они не инопланетяне! Они – наше будущее? Или наше прошлое? Или… параллельное настоящее? Кристаллизованное последствие наших действий по принципу нелокальности?»

Игорь был мрачен. «Будущее, прошлое… Какая разница, Семка? Суть одна: мы гадим там, где живем. И эта гадость материализуется и прилетает дать нам по рогам. Как в той сказке про Мойдодыра – «Одеяло убежало, улетела простыня…». Только тут убежала и улетела наша же собственная мерзость, да вернулась с предупреждением.»

«Но почему сейчас? Почему здесь?» – мучился Семен. «И почему они выбрали такую форму? Хрупкую, прекрасную, неагрессивную?»