Торренс, сбитый с толку, разгоряченный и растерянный, машинально кивнул. «Ладно… ладно. Возвращайтесь. Быстро.» Он все еще смотрел на нее, как зачарованный.

Ирис скользнула обратно в темноту инкубатора, дверь беззвучно закрылась за ней. Она прислонилась к холодной поверхности, дрожа всем телом. Отвращение к себе поднялось комом в горле – отвращение к тому, чем она только что была, к тому, как использовала свое тело, свои навыки, свой страх. Она чувствовала липкость его взгляда на своей коже. Ее чуть не вырвало. Но в ладони она сжимала холодные, тяжелые ключи. Первый шаг. Первое оружие, добытое в бою.

Она не могла оставаться. Не сейчас. Торренс мог одуматься, поднять тревогу. Она выждала пару минут, пока его шаги, на этот раз быстрые и сбивчивые, затихли вдали. Затем снова открыла дверь и выскользнула в синеватый сумрак коридора. Ей нужна была карта. Ключи открывали двери, но не показывали путь к свободе. Она знала, куда идти.

В самом дальнем конце сектора, в маленькой камере для «релаксации водными процедурами» (фактически – душевой), обитал «Мотылек». Не беглянка, а тот, кто не сбежал, но был сломлен. Его звали… никто уже не помнил. Его кодовое имя – «Морской Туман» – давно потеряло смысл. Он был из ранней когорты, почти «списанный» из-за нарастающей нестабильности, проявлявшейся в приступах апатии и тихом бреде. Его держали как реликт, из жалости или для изучения. Опекающие редко его беспокоили. Ирис видела его иногда – изможденного, с тусклыми глазами, шепчущего что-то себе под нос. И шептали, что он когда-то пытался бежать. Что у него есть карта. Старая, несовершенная, нарисованная по памяти, но карта.

Дверь в его камеру была не заперта. Он не представлял угрозы. Ирис вошла. Воздух был спертый, пахнул лекарствами и чем-то кислым. «Морской Туман» сидел на кровати, уставившись в стену. Он был худ, как скелет, кожа сероватая, покрытая старческими пятнами и мелкими язвочками – признак долгосрочного действия «Эликсира» и начинающегося отказа систем. Он не повернулся.

«Мне нужна карта,» – тихо сказала Ирис, опускаясь перед ним на колени, стараясь поймать его взгляд. «Карта путей. Наружу.»

Он медленно повернул голову. Его глаза были мутными, как у рыбы, выброшенной на берег. Он смотрел сквозь нее. Потом его губы шевельнулись. «Туман…» – прошептал он. «Все в тумане…»

«Карта,» – настойчивее повторила Ирис, чувствуя, как время уходит. «Пожалуйста. Я хочу увидеть море.» Она не знала, почему сказала это. Может, потому что его имя. Может, потому что море было символом чего-то бескрайнего, свободного, неконтролируемого Системой.

Слова «море», казалось, зацепили что-то в его разрушенном сознании. Он замер, потом медленно, с трудом, наклонился и полез рукой под тонкий матрас. Его пальцы долго шарили, потом вытащили сложенный вчетверо, грязный, истрепанный листок синтетической бумаги. Он протянул его Ирис, не глядя.

Она развернула его. Это была схема. Нарисованная дрожащей рукой, с пометками и исправлениями. Линии коридоров, крестики постов, стрелки, загадочные пометки: «Змеиные трубы», «Глаз Циклопа», «Слепая зона». Карта была хаотичной, неполной, местами неразборчивой. Но это была карта. Нарисованная тем, кто видел больше, чем позволялось «Бабочкам». Кто пытался проложить путь сквозь каменные стены «Эстетики».

«Спасибо,» – прошептала Ирис, сжимая драгоценный листок. «Спасибо.»

«Туман…» – снова пробормотал «Морской Туман», уже глядя в стену. «Он съедает дорогу…»

Ирис выскользнула из его камеры. У нее были ключи. У нее была карта – несовершенная, опасная, как и все в этом побеге. И у нее было тело, начинающее бунтовать, и разум, переполненный отвращением к себе, но невероятно острый от страха и решимости.