Торренс вздрогнул, резко направив фонарь на нее. «Объект 7? Что вы делаете? Дверь должна быть закрыта! Вернитесь немедленно!» – его голос был резок, но Ирис уловила замешательство и… внезапный интерес в его глазах. Он видел ее только издалека, сияющей на подиуме или за стеклом. Так близко, ночью, полуосвещенную – никогда.

«Я… я не могу уснуть,» – Ирис сделала шаг вперед, на границу света и тени. Она позволила фонарю осветить ее лицо, ее шею, линию плеч. «Мне страшно. После… после того, что случилось с Иней.» Это была правда, окрашенная нужной эмоцией. Ее глаза, огромные в полумраке, блестели не от искусственных слез, а от настоящего страха – страха за себя.

Торренс замер. Протокол требовал немедленно вернуть ее в камеру и сообщить о нарушении. Но вид дрожащей, прекрасной, уязвимой «Бабочки», обратившейся к нему за помощью, сбил его с толку. «Я… вам нужно вернуться. Сейчас же,» – повторил он, но уже без прежней твердости. Его фонарь дрогнул.

«Можно… можно вы поговорите со мной? Минуту? Только минуту?» – Ирис сделала еще один микроскопический шаг вперед. Теперь они были в шаге друг от друга. Она уловила запах его пота, дешевого дезодоранта. Видела, как его кадык дернулся. Она подняла руку, словно в немой мольбе, и позволила тыльной стороной ладони, все еще гладкой, но уже не сияющей, едва коснуться его руки, держащей фонарь. Тактильный контакт. Запрещенный. Шоковый для него. «Я так боюсь…» – прошептала она, глядя прямо ему в глаза, вкладывая в этот взгляд всю свою натренированную силу обольщения и всю свою подлинную, леденящую нужду.

Торренс ахнул. Его лицо покраснело. Фонарь опустился, луч уперся в пол. Он был молод, скучал, и перед ним дрожала сама Красота, прикоснувшаяся к нему. Разум боролся с инстинктом, протокол – с искушением. «Я… я не должен…» – пробормотал он.

«Всего минуту,» – повторила Ирис, ее голос стал тише, интимнее. Она позволила себе слабую, дрожащую улыбку. «Пожалуйста?» Этот «пожалуйста», произнесенный так, как учили для самых взыскательных Хранителей, сломило его. Он кивнул, сглотнув. Его глаза прилипли к ней, забыв сканировать коридор, забыв о времени, о протоколе. Он был отвлечен. Полностью. Загипнотизирован близостью запретного плода.

Пока Торренс бормотал что-то невразумительное о «мерах безопасности» и «дисциплине», его внимание, полностью поглощенное ею, Ирис действовала. Ее глаза, казалось, были прикованы к его лицу, полные мнимого обожания и страха, но периферийным зрением она сканировала его пояс. Там, рядом со стандартной дубинкой и шокером, висел плоский планшет с сенсорным экраном – его навигатор и рапортичка. И ключи. Старомодные, механические ключи от аварийных выходов и служебных лифтов – слабое место в цифровой крепости «Эстетики», о котором она слышала шепотом.

Танец с Тенью. Каждый ее жест, каждое слово, каждый взгляд был шагом в этом смертельно опасном танце. Она чуть наклонилась вперед, будто слушая его с благоговением, ее рука снова легла на его руку – чуть выше, чуть увереннее. Он замер, дыхание его участилось. В этот момент, плавным, не привлекающим внимания движением, словно поправляя складку на его рукаве, пальцы ее другой руки скользнули к поясу. Не к планшету – его отсутствие заметили бы сразу. К связке ключей. Один легкий рывок – и холодный металл оказался у нее в ладони, спрятанный в складках ее серебристого платья. Ее сердце колотилось, как птица в клетке, но лицо сохраняло выражение хрупкой, завороженной красоты.

«Спасибо, что выслушали,» – прошептала она внезапно, отступая на шаг назад, разрывая контакт. Ее отступление было таким же частью танца, как и приближение. Оно создавало ощущение мимолетности, недостижимости. «Вы… вы правы. Мне нужно вернуться. Просто… не говорите никому? Пожалуйста?» Она посмотрела на него снизу вверх, с мольбой.