Ирис заперлась в своей камере-инкубаторе под предлогом медитации. Она стояла перед зеркалом, вглядываясь в свое отражение, ища признаки разрушения. И нашла. Микротрещины на ногтях. Крошечные, почти невидимые белые линии на когда-то безупречных, фарфоровых ногтях. Как первые морщинки смерти. Она вспомнила трещины, ползущие по лицу Инея. Это было начало. Начало конца.

Физический ужас обрушился на нее с такой силой, что она едва удержалась на ногах. Знание, добытое из чипа, было страшным, но абстрактным. Интеллектуальным кошмаром. Это было реальным. Ее суставы горели адским огнем. Ее волосы теряли жизнь. Ее ногти трескались. Это было ее тело, ее плоть, ее единственное убежище в мире, и оно начало разрушаться. Медленно, пока незаметно для посторонних, но неумолимо. Как песочные часы, запущенные Системой в наказание.

Каждая жгучая волна в колене, каждый взгляд на потускневшую прядь волос, каждый крошечный изъян на ногте – это был крик ее собственной биологии, ее собственного, преданного иммунитета, начинающего пробуждаться от химического сна. Крик: Враг внутри! Атаковать! И цена атаки – ее собственная гибель. Физический ужас был сильнее любого интеллектуального осознания. Он был примитивным, животным, всепоглощающим страхом перед болью, разрушением, превращением в то, что она видела в «Саду» и в «Ледяном Шкафу».

Она сжала кулаки, чувствуя, как горячие иглы впиваются в суставы пальцев. Зеркало отражало все еще прекрасное лицо, но в глазах, цвета спелого лимона, горел теперь чистый, неразбавленный страх. Страх смертного, ощутившего на себе дыхание неизлечимой болезни. Страх жертвы, увидевшей нож палача.

Мысли о побеге, которые раньше были абстрактным планом, отдаленной, почти безумной надеждой, вдруг кристаллизовались в единственную, неопровержимую истину: Оставаться – значит умирать. Умирать медленно, под присмотром Опекающих, превращаясь в эксперимент, в наглядное пособие по последствиям «нестабильности». Умирать, как Иней, по расписанию Системы. Или, если подозрения подтвердятся, еще быстрее.

Неполная доза была не просто наказанием. Это был приговор, вынесенный ей Системой. Приговор к мучительной смерти, отсроченный лишь до тех пор, пока она полезна или пока они не решат, что риск ее знания перевешивает ее ценность как экспоната.

Решение пришло не как озарение, а как единственно возможный выход из камеры, где стены медленно сдвигались, чтобы раздавить ее. Оно было холодным, отточенным страхом и болью. Бежать. Не когда-нибудь. Не после тщательной подготовки. Сейчас. Пока у нее еще есть силы. Пока «Эликсир», даже неполный, еще дает ей возможность двигаться, думать, действовать. Пока микротрещины на ногтях не превратились в глубокие раны на коже. Пока жгучая боль в суставах не стала невыносимыми судорогами.

Каждый час промедления приближал Фазу 2. Цитокинный шторм. Аутоиммунную бурю. Превращение.

Ирис отшатнулась от зеркала. Она больше не видела «Лимонной Каймы». Она видела бомбу с тикающим часовым механизмом. Видела труп в «Ледяном Шкафу». Видела серое пятно на скамье. Она видела себя – следующей.

Физический ужас, жгущий ее суставы и леденящий душу, был сильнее страха перед Системой, перед неизвестностью, перед «Ловцами». Страх боли, разрушения и унизительной смерти перевешивал все. Он превращался в топливо. В яростную, отчаянную решимость.

Она подошла к матрасу, вытащила спрятанный чип и сломанный карандаш. Чип – карта ее зависимости, ее уязвимости, но и ее единственная надежда на понимание того, сколько времени у нее есть. Карандаш… память о чем-то человеческом, что в ней еще оставалось. Она спрятала их в складках своего дневного платья.