– Все в порядке. Я уже привыкаю.

Соня, не выдержав, понюхала яблоко. В ее руке оно чуть согрелось и благодарно пахнуло садами и теплым ветром. А на пульте задребезжал звонок. Голицын схватил наушник.

– Да, Аполлон Павлович… Простите за ситуацию с наручниками… Я уже иду разбираться…

– Можно я с вами?

Аполлон Маевский сидел на стуле, прислонив к плечу виолончель. Правая рука висела, пристегнутая наручником к железной скобе. Музыкант раздраженно вертел запястьем, пытаясь разогнать кровь.

– Почему в матерчатом чехле везли? Выстудили инструмент, безухие…

Голицын торопливо доставал моток проволоки и кусачки.

– Простите, Аполлон Павлович, сейчас попытаемся все наладить… Если пропустить под резонаторы проволоку и закрепить наручник там, у вас будет куда больше пространства для маневра…

Голицын суетился вокруг Маевского, воплощая свой план в жизнь. А Соня получила возможность рассмотреть отца. Подсознательно она ожидала увидеть вздорного старикашку. Но Аполлон был на свой лад даже привлекателен. Седеющие волосы по-прежнему поднимались густой волной, открывая высокий лоб. Белки глаз от недосыпания пронизали красные прожилки, на подбородке алели свежие ссадины, как бывает от бритья посторонним непрофессионалом. Но тонкие пальцы и по-юношески длинная шея придавали облику даже какую-то трогательность. Ключом открыв наручник, Голицын очень осторожно перестегнул его на новое место. Рука Маевского, получив новую степень свободы, почти рухнула на колено.

– Спасибо, князь.

– Если бы это было в моих силах, я бы не допустил…

– Ничего, я и с этой штукой сыграю. Канифоль только принесите…

– Конечно, минуту…

Голицын быстро покинул крохотное помещение. А Маевский повернулся к Соне.

– У тебя волосы не как у матери. В нашу породу. – сказал он спокойно.

Соня вспыхнула.

– Думала, ты меня не узнаешь.

Отец кивнул, продолжая крутить кистью, словно их первая встреча за много лет была чем-то само собой разумеющимся и будничным. Соня осторожно прикрыла дверь Эвридики.

– У тебя хорошие отношения с Леонидом Сергеевичем. Зачем ты в него стрелял?

Маевский пожал плечами.

– Скверный анекдот. Сам Леня чудесный молодой человек, но иного способа не допустить распространения заразы я не видел…

Теперь Маевский вертел колки виолончели.

– Варвары, так обращаться с инструментом… Все расшатали…

Соня вздохнула и прислонилась спиной к дверце.

– Я работаю в газете. Не сомневаюсь, что ты не доверяешь журналистам. Но в данном случае, клянусь, расследование максимально объективное и неза…

Чего Соня никак не ожидала от отца, так это юношеской ловкости. Распрямившись, словно освобожденная часовая пружина, Маевский одной рукой оттолкнул виолончель и одновременно толкнул Соню к внутренней стене машины.

– Что ты творишь?!

– Тихо…

Перегородив путь, Маевский стал оставшейся проволокой заматывать дверь изнутри. И вовремя. Снаружи послышались шаги; вернулся Голицын.

– Леонид Сергеич, мне жаль, но выхода другого не вижу, – крикнул Маевский через дверь. – Хотите увидеть помощницу живой, обеспечьте мне побег!

– Софья?! – голос Голицына заметно дрожал, – как вы?

Соня прижималась спиной к тускло переливающейся чешуе резонаторов.

– Хорошо. Но лучше вам сделать, как он говорит…

Маевский, морщась, пытался просунуть кусачки под наручник, чтобы освободиться. Инструмент соскользнул, чиркнув по запястью, но Аполлон ничего не замечал. Словно зверь в клетке, находящийся в плену однообразных движений, он снова и снова дергал рукой, пытаясь освободиться. На пол уже капала кровь.

– Остановись, слышишь? Успокойся! Стой!

Маевский замер, смотря на Соню настороженно, как тигр на дрессировщика. Продев пальцы под наручник, Соня просунула туда свой чистый платок. Кадык на шее отца дернулся.