– Папа, послушай… Я на самом деле хочу понять…

– Хочу, хочу… Все чего-то хотят! – взорвался отец. – Вопрос формулировки своих желаний! Думаешь, я хотел всей этой бульварщины? Я недооценил людскую глупость, признаю, и сам повел себя глупо. И теперь они не оставят меня в покое…

– Они?

– Господи, ты правда в газете работаешь? Наивна, как бабочка-однодневка… Военная разведка, кто еще? Забрали меня еще в больнице, прямо из палаты. А я сдуру еще пытался рассказать, как опасна Эвридика. Конечно, придя в себя, заткнулся. Но механизм-то запущен! И теперь я сдохну в спецбольнице, а они заберут машину и отправят на фронт…

– Зачем?

Маевский вздохнул.

– Эвридика дает все, а потом все отбирает. Чтобы вернуть первое ощущение, с голыми руками на танк пойдешь, да еще улыбаться будешь…

Соня не хотела проявлять эмоции. Но недоверчивая усмешка вылезла сама собой.

– Извини, но у меня тоже есть опыт работы с Эвридикой. И ничего плохого я не заметила. Наоборот, впервые почувствовала себя нормальным человеком.

Глаза отца забегали испуганно.

– Соня, тебе нельзя. Слышишь? Эвридика тебя уничтожит. Отправит обратно в больницу!

Стук в дверь прервал беседу.

– Открывайте. Я все подготовил…

Хотя они пробыли внутри не больше десяти минут, у Сони по возвращению в аудиторию глаза щипало от света. Отец же деловито натягивал пальто Голицына, которое явно было ему коротко.

– Аполлон Павлович, надеюсь, вы осознаете, что ваше бегство не может быть бессрочным. Вас поймают, рано или поздно…

– А я вечно жить не планирую.

Крякнув, Маевский тяжело забрался на подоконник.

– Но если Софью загубите, будет на вашей совести.

– Что вы имеете в виду?

Отец пожал плечами.

– Я думал, вы в курсе, раз ее исследуете.

– Хватит, папа!

Голицын мягко, но решительно отодвинул Соню и кивнул Маевскому, требуя объяснений.

– Врач сказал, это редкая форма амузии, – продолжил Маевский. – Дело дошло до больницы. Если бы вы видели… Кукла, да и только. Не говорит, ни дышит…

Больше терпеть Соня не могла. Проскользнув под локтем Леонида, она двумя руками со всей силы толкнула балансирующего на подоконнике отца.

– Прекрати!

Потеряв равновесие, Маевский полетел вниз. Снег был глубокий, и в другой момент ситуация показалась бы Соне комичной. Но не сейчас, когда серые глаза Голицына пронизывали ее не хуже рентгеновского луча.

– Сколько вы провели в таком состоянии?

– Год.

– И не сочли нужным меня предупредить?

– Слушайте, это было в детстве. Больше это не повторялось. А сейчас, благодаря вашей машине, у меня появилась надежда жить нормально. Поэтому я очень вам благодарна и…

Леонид с грохотом задвинул оконную раму. Опустив шпингалет, повернулся.

– Никаких дальнейших экспериментов не будет, Софья. Ваш отец прав. Это слишком рискованно.

Копыта извозчицкой лошади мерно стукали, и от каждого стука голова все больше болела.

– Остановите!

Соня соскочила напротив аптеки. Может, хоть нюхательные соли помогут прийти в себя. А если не поможет, всегда есть цианид…

У стойки провизора стояла барышня и что-то застенчиво и очень тихо вещала провизору. Пожилой еврей с моноклем в глазу перебил этот шелест.

– Мадемуазель Каган, я знал вашего отца. Это был приличный человек, который, к счастью, уже умер и не может огорчаться из-за проступков дочери. Но в моем заведении, ни в ближайших вы ничего подобного не получите, уверяю вас!

Девушка, покраснев, быстро вышла из аптеки. Секунду помедлив, Соня поспешила следом. Барышня далеко не ушла; стояла на углу, закрывая лицо рукавом изящного пальто. Соня, решившись, подошла.

– Прошу прощения…

Девушка осторожно взглянула на Соню. Не красавица, круглолицая, с еще по-детски пухлыми щеками, теперь еще и красными от стыда и слез.