Онегин выпустил поводья бестолкового Козыря, и конюх, завидев хозяина с конем, неспешно поплелся к ним.

– Эта скотина понесла меня, – пожаловался молодой барин, небрежно стягивая с рук вымазанные глиной перчатки. Глины хватало и на его костюме, и в волосах. Евгений вообще не припоминал, чтобы хоть раз в жизни настолько напоминал голема из грязи. Хотелось прямо здесь скинуть с себя испорченную одежду и сигануть в бочку для полива огорода, которая стояла у забора. Онегину претила грязь, он физически ощущал ее на себе. – Влетели в овраг. Как голову мне не сломал? – проворчал Онегин. – Я вытащил его, хромает на две ноги. Посмотри, что там.

– Костров, поди, испугался, – низко протрубил конюх Иван, похлопывая непослушную животину по крутому боку. – Постой-ка, милый, не дергайся.

– Пожалуй, костров, – не спорил Евгений.

Упрямый конь и так вымотал ему все нервы и силы. Создавалось впечатление, будто Евгений на себе дотащил его до поместья. А уж как увещевал и уговаривал, пока тянул его из оврага, и вспомнить неловко. Чего только коняге не пообещал: и яблок из райского сада, и кобыл с крупом, достойным падишахов.

Настойчиво требуя внимания, Лукьян жестом заставлял конюха замолчать и не лезть со своей скотиной.

– Сегодня, может быть, сейчас уже Андрей Александрович испустит дух, – сообщил старик, удивленно и вместе с тем деловито оглядывая молодого Онегина. – Поторопились бы вы, барин. Уж как держится, не знаю.

Евгений невольно подумал, что после ночных приключений ему и самому грозит испустить дух от усталости. И случится это с ним наверняка тоже уже вот-вот. Но сопротивляться не стал и направился в спальню умирающего.

Кто бы сомневался, что дядя, два месяца в этом захолустье промучив его своими причудами, капризами и придирками, выберет для смерти, которую Евгений, не скрывая нетерпения, уже ждал, самое неудачное утро. Оставалось уповать лишь на то, что это действительно сейчас случится.

Прибыв в деревню в конце весны, Евгений не мог и представить, что его дядя, почтенный Андрей Александрович, будет медлить со своей кончиной. Уверенно лежа на подушках, вредный старикашка удумал напоследок всласть поиздеваться над племянником, так сказать морально окупить свои посмертные вложения. Дядюшка стремительно и властно установил порядки и правила, не подчиняться которым не имелось никакой возможности. То одно у них было принято, то другое считалось благоразумным, и Онегин сам не заметил, как уже ходил по струнке, подвластный воле взбалмошного старика.

Во-первых, Евгения оставляли наследником, а это подразумевало любовь и почитание. Ну или хотя бы создание подобного вида. Еще по прибытии сюда Евгений смирился с потерей времени и сил, готовился праведно и терпеливо исполнять роль любящего племянника.

Во-вторых, Андрей Александрович умирал, а воля умирающего по непонятным для Евгения причинам считалась законом, особенно в этом доме. Ну или хотя бы требовала проявить деликатность и понимание.

С утра Евгению надлежало непременно являться к любимому родственнику, желать ему доброго утра, интересоваться самочувствием и выслушивать пожелания на день. Далее лично проверить качество завтрака: не пригорела ли каша, свеж ли хлеб и точна ли установленная порция масла в тарелке. Обязательно следовало продемонстрировать, что сам он поглощает ту же самую бурду для слабых и больных, которую здесь именовали кашей, и ограничивается такой же единственной ложкой масла. Дядя требовал тщательной экономии, разумеется выдавая ее за радение о здоровье и состоянии организма.

– Тело следует держать впроголодь, – кряхтел Андрей Александрович, не вызывая никакого интереса к своим теориям у Евгения. – Тогда оно бодро и постоянно готово к физическому труду.