Только в этом смысле следует подходить к данному выведению из умозаключений. Ибо это должно быть так же тривиально, как и ясно: Кант не хотел создавать впечатление, будто те идеи, возраст которых исчисляется тысячелетиями, были порождены психологической силой определенной им способности разума. Однако его мнение, и настоящее глава должна развить его как наше мнение, состоит в том, что мотив этих идей тот же, что и мотив того вида мышления, который мы называем умозаключением.

Здесь нельзя не коснуться в максимально краткой форме вопроса об отношении, которое существует, с одной стороны, между категориями и основоположениями, а с другой – между категориями и видами суждений.

Согласно разъяснениям (выше, с. 32) о проведении различия между априорным в метафизическом и трансцендентальном смысле, не может быть сомнений в том, что априорность категорий основывается на основоположениях. В нашем первом изложении этого ключевого момента (1871) мы, конечно, достаточно подчеркнули это; однако при этом осталась неясность, поскольку, с другой стороны, мы утверждали априорность не столько категорий, сколько категории, синтетического единства. В этом взгляде сохранился остаток того смешения метафизического и трансцендентального, которое мы уже отвергли в нашем первом изложении «Теории опыта Канта». Представление о незаменимости синтетического единства для любого суждения, которое, таким образом, является подлинным априори, свидетельствует лишь о приверженности метафизическому априори. Но то, что кажется психологически необходимым, не является поэтому трансцендентально обусловливающим. В смысле метафизического априори категория обладает априорностью в большей степени, чем категории; в трансцендентальном же смысле априорными считаются только категории как ключевые моменты основоположений. Однако то, каким образом основоположения осуществляют эту связующую силу своего нормативного характера в человеческом мышлении, строго говоря, является вопросом субъективной дедукции. После этого развития вопрос об априорности категорий углубляется в вопрос об априорности основоположений.

Эту более точную формулировку следует отнести на счет А. Штадлера, который подчеркнул, что благодаря доказательству категорий как синтетических единств в основоположениях они стали независимыми от таблицы суждений и ее правильности. «Тот, кто сомневается в обоснованности таблицы суждений, ошибается, если полагает, что его сомнения затрагивают и категории» [1]. «Аналитика понятий выводит категорию, аналитика основоположений – категории» [2]. Однако к этой мысли я должен добавить одно соображение.

Действительно, не случайно, что суждения дают функцию единства, а основоположения – ее виды, категории. Конечно, это был бы «грубый круг», если бы таблицу суждений, установленную согласно метафизическим критериям, положить в основу выведения категорий и основоположений. Поэтому можно, пожалуй, назвать выведение из таблицы суждений «излишним»; однако оно от этого не становится «совершенно бессмысленным». Откуда же тогда этот параллелизм? Не должна ли та же самая мысль, которая, после того как синтетическое единство обнаружено в суждении, стремится установить его виды, направлять систематику основоположений и суждений? Имеют ли, например, модуальные основоположения иное мыслительное основание, чем модуальные суждения? Выражается ли в основоположении о субстанции иная мысль, чем та, которая высказывается в категорическом суждении? Вообще говоря: не существует ли повсеместного соответствия тенденции между формальной схемой суждения и основоположением, в котором она становится типом для особого познания? Этот параллелизм, который, кажется, означает тождество, мог побудить Канта принять таблицу суждений за норму и для отдельных категорий. Однако мы можем принять этот способ развития лишь с оговоркой, что центр тяжести усматривается в таблице основоположений, что, собственно, систематика основоположений порождает категории; но при этом нельзя упускать из виду, что тот же самый изначальный закон, который действует в основоположениях, проявляется также и в схемах суждений.