… А «картоха» была на редкость хороша – крупная, белая (сваренная даже сутки спустя не темнела), рассыпчатая, сладкая. Дядя Коля нагрузил её от души (тётя Лида старательно помогала), Николай на своём «жигуле»-шестёрке» насилу довёз; самим (он тогда с родителями жил) на всю зиму хватило, и знакомых угощали; те говорили потом, что вкусней картошки они не едали…

Весело, весело свадьба прошла, как и положено ей, шумно, громко, с размахом!..

И сейчас они, встречающие Новый год молодожёны Светозоровы, были счастливы, что эта свадьба у них была, и от того, что прошла, и в данный момент они вспоминают о ней, счастливы были тоже. Как были бы счастливы независимо ни от чего, как только могут быть счастливы люди, которые наконец-то друг друга нашли, которые есть теперь друг у друга! И у которых – вся жизнь впереди, новая, общая, семейная и, конечно, непременно (ну а как же иначе!) очень-очень счастливая, – и в первый год этой жизни они вступают прямо сейчас, встречая свой первый же в ней Новый год… А до него уж считанные – только и успеть, что желания загадать! – мгновенья…

И чокаясь под бой курантов с шампанским бокалами, целуясь и обнимаясь, а потом снова целуясь, и снова обнимаясь, они, думалось Николаю, не шампанское выпивали – они испивали самое счастье. Которое, вполне возможно, вот такое на вкус и есть – полноценно, без перебора, сладкое, освежающее, живое, бодрящее, чуть резковатое, а лучше б сказать – с резчинкой, вдобавок смешно щекочущее губы и нос невидимыми опилочками брызг от весёлых, «стреляющих» пузырьков, словно празднично – в их честь – салютующих …

А они говорили и говорили, сюсюкали и ворковали – и не могли наговориться, насюсюкаться и наворковаться! И сами же дивились этому: как будто они – родные люди, которые сто лет уж как знают друг друга!..

И не было, не было и не могло быть в ту новогоднюю ночь никого счастливее них во всём белом свете!..

***

А в их последний общий, двадцать девятый по счёту, Новый год Николай вот так же, как и в их первый Новый год, уже далеко за полночь зайдёт на кухню, где Ольга будет в раковине мыть посуду, обнимет её со спины за талию, и так же, как тогда, в первую новогоднюю ночь, – только тогда это было полушутливо, ведь они всего три дня как женаты, – скажет, вернее, прошепчет Ольге прямо в ушко, нарочно касаясь губами её мочки, изумительно-филигранной, нежно-розовой, словно засмущавшейся от его этих слов мочки: «Если б время вернуть назад, я бы снова, Оленька, на тебе женился. Потому что я тебя очень люблю!» – «А я бы, Коленька, снова не раздумывая вышла за тебя замуж, потому что я тебя тоже очень-очень люблю!» – ответит она ему, как ответила и в первый раз, и как неизменно отвечала потом всегда.

И к сказанному им тогда, в первую новогоднюю ночь, и повторяемому потом каждый Новый год, – так что эти его слова, как и ответные её слова, станут для них своеобразной новогодней традицией, их неким паролем любви и семейного счастья, – Николай в последний Новый год, прибавит, прошепчет – прошепчет как бы независимо от себя, как будто эта фраза, откуда ни возьмись, вставится ему в голову, как кассета в гнездо магнитофона времён их молодости, сейчас же нажмётся кнопка воспроизведения, и фраза скажется, прошепчется: «…А если мне случится уйти – знай, что я и там буду тебя любить!» А Ольга, поворачиваясь к нему и слегка в этот момент отстраняясь, а повернувшись, сразу и прижимаясь, обнимет его за плечи полукругом согнутых в локтях рук в латексных перчатках с потёками сползающей по ним пены, и тоже негромко, но и также с большим чувством скажет: «И я тоже буду всегда любить тебя, мой родной!.. Только жить мы с тобою, Коленька, будем долго-долго, даже не думай…»