Он и на свадьбе вёл себя так: тише воды, и всё время с опаской на тётю Валю поглядывал, особенно – когда подоспевало время очередного тоста,– тогда, поднимая рюмку, дядя Саша одновременно поднимал на тётю Валю и несмело глаза, как бы ими разрешения у неё испрашивая: мол, как, Валюшоночек (так, заискивающе-подхалимажненько, он её прилюдно, вовсеуслышание звал, а то и, с ума сойти, Валюшоночичек[!]), можно мне ещё маленечко или…? Тётя Валя пару секунд строго смотрела на своего Сашка (Сашко – так она всю дорогу его погоняла), качала очень неодобрительно головой, как бы говоря: «Какой же ты всё-таки, Сашко, и любитель бухнуть, ох и любитель же ж!» – но потом милостиво махала рукой, дескать, ладно уж, пей, пёс с тобой, как-никак – свадьба!..»

… Громыхая стульями, вставали из-за стола дядя Коля (Николай Иванович, двоюродный брат отца и полный тёзка его, Николая) с женой тётей Лидою.

Дядя Коля, мужичака весом центнера полтора и 2.02(!) метра ростом, самый высокий, прозвище Два Ноль Два, во всём роду по обеим Николаевым (да и Ольгиным, как окажется, тоже) линиям. Тётя Лида на фоне мужа смотрелась чуть не вдвое ниже его, прочие габариты – в соотношении том же. На людях демонстрировали они: властность – он; она – сама покорность.

Дядя Коля некоторое время беззвучно, как рыба, открывал рот, может, и говорил что, да только никто не расслышал. А когда звук настроил…

– … Да убоится жена мужа своего! – Он возгласил это солидно и властно.

Было заметно – хотел продолжить, сказать ещё, уж было и рот открыл снова, но вдруг опять – «стоп машина»: то ли враз позабыл, что хотел сказать, то ли на людях говорение не давалось (он-то и вообще был не из ораторов-говорунов); покраснел помидорно, стушевался и больше ничего не сказал… И получилось так, что это был весь их тост на двоих, ибо тётя Лида Сама Покорность вовсе ничего не сказала: ведь уже сказал Он, а что сказал – то сказал, значит, больше и говорить ничего не надо (что она все видом своим в меру искусно и показала).

Чинно выпили: он рюмку «Сибирской» (крепостью градусов 45), она из водочной рюмки – боржоми (тетя Лида непьющей была – совсем, говорила, что сроду в рот не брала даже и полкапли спиртного). И потом так же чинно заняли свои места за столом они: дядя Коля с женой тётей Лидою.

Впечатлением со стороны, подумал тогда Николай, могло быть (такое, кстати, оно и сложилось у Ольги): муж-деспот и затурканная им жена…

И что могло быть более далёким от истины!..

Позапрошлым летом, на самом исходе его, Николай в их село Новосёлово завернул: дядю Колю с тётей Лидою решил навестить проездом. Дядя Коля, однако, отпускать его ни в какую не захотел: вот «посидим», радушничал, тогда и поедешь. Завтра.

Уговорил…

В летней кухне сидели они за столом, два Николая, дядя и он, племянник, на какой стол поистине хлебосольный (яблоку не упасть, не угодив в закуску!) тетя Лида, перед тем как самой уйти, чекушку «Столичной» с достоинством выставила, с кроткой улыбкой сказав, мол, не буду мужчинам мешать, и с кроткой же улыбкой приятного пожелав аппетита.

Чекушку (а что там посудинки той, считай, по «сотке» на брата) «приговорили» – и всё, на продолжение – ни намёка.

Николаю – что: он малопьющий, пары-тройки рюмок – вполне довольно. А дядя Коля – ростец два, извините, ноль два, вес полтора центнера (минимум, как с куста!) дядина – ему чекушка та, хоть выпей он её всю один, – слону дробина.

Тут тётя Лида снова за чем-то на кухню неслышно зашла, улыбнувшись сидельцам кротко. Дядя Коля за нею искоса наблюдал: не случится ли – чекушка ж пуста! – «добавки»?