Если твой дед луговая собачка… Лукерья Медведос


Если твой дед – луговая собачка.


Глава 1.

Если все до одного твои предки – луговые собачки, то, вероятнее всего, и ты появишься на свет луговой собачкой. Родишься не сочной чёрной ежевикой с зелёным хвостиком, которую лопала твоя мамка, когда носила тебя и твоих брата и сестрёнку под сердечком, а крохотным тёплым розовым комочком. И мамка-папа будут любить тебя – лысого и писклявого, капризного и неугомонного, не дающего отдыхать днём и спать ночью. Любить просто так, за то, что ты у них есть, такой писклявый да ещё и прожорливый.


Вот и Лари родился луговой собачкой. Если кто незнаком с луговыми собачками, то представьте себе обычную белку, но без кисточек на ушках, – даже почти и без ушек, потому что у луговых собачек ушки такие крохотные, что если кто захочет ласково потрепать собачку за ушко, то не очень и получится. Да и пышным хвостом, как у белки, природа пожадничала и не наградила луговых собачек. Хвостик есть, но в жару под ним не спрячешься, от дождя не укроешься, да и красоты в нём немного, хвостик и хвостик, есть – и хорошо.


Лари жил в уютной норке почти на самой окраине Поместья Луговых Собачек с мамкой, братом Калю, сестрёнкой Айкой и старым добрым дедом. Дед был почти древний, от него пахло мхом, грибами, пропади-травой, – он никогда не выпускал былинку этой травы изо рта. У него был всего один глаз, второй будто зарос и над ним нависала длинная шерсть, как трава над оврагом. Живой глаз был странного золотистого цвета, необычного для луговых собачек, он им ещё довольно зорко видел и всегда хитро щурил. И ещё у деда был огромный, очень глубокий шрам на задней лапе, там совсем не росла шёрстка, в одном месте даже не хватало кожи и мышц и можно было смотреть сквозь дедову лапку.


Внучата, когда были маленькими, часто шутили над дедом – просовывали какой-нибудь заплутавший росток или корешок через лапу сонного старика на ночь, а рано утром, услышав ворчание и кряхтение, бежали смотреть – на сколько растение проросло и как дед медленно освобождается из плена.


Дед никогда не сердился. Он помогал мамке Лари вырастить потомство – терпеливо нянчился с внучатами, кормил, играл – делал горки из гладких камешков, выстилал их скользкими блестящими зелёными листьями и без устали катал малышей, – они просили ещё и ещё, пока не засыпали прямо во время игры. Но теперь деда подолгу не было видно и слышно, он почти всё время спал, ел только несколько зёрнышек в день, предпочитая сладкие, у него не было блох, он только иногда просил почесать спинку – самому было уже не дотянуться лапкой. Дед почти не ворчал, как ворчат все старики – часто и помногу, его отнорок (комнатка) был самым маленьким в норке, и как-то так получалось, что внуки, подрастая, всё реже заходили проведать и повидать деда, у всех были свои важные дела.


Но уж если кто заходил… Дед больше всего на свете любил рассказывать сказки, байки и небылицы. Чаще всех в отнорке деда появлялся Лари. Он приносил ему свежие стебельки пропади-травы, самые спелые семена и зёрнышки, иногда ягоды, но дед всегда отдавал ягоды Лари обратно, говоря, что очень уж они сочные и что от них в старом животе будет круговерть три ночи подряд. На самом деле – дед знал, что ягоды достать не так-то просто и хотел, чтобы любимый внук лишний раз полакомился.


Дед, наверное, в тысячный раз рассказывал Лари свои чуднЫе истории про то, как он однажды залез на огромный куст, нет – не куст, даже на целое дерево с невероятно вкусными спелыми красными ягодами, как срывал их одну за одной двумя лапками, как ел, обливаясь и давясь соком, нежную мякоть, где не было ни одного семечка, пока не объелся настолько, что не заметил, как отяжелел и сорвался вниз. Падая, он наткнулся задней лапой на очень острый сучок, проткнул её и висел на дереве вниз головой три луны, пока не выпросил у Божества Справедливости прощения, и оно, Божество, направило к нему отряд муравьёв-листорезов, которые за обещание отыскать и принести им в муравейник несколько свежих грибов согласились помочь деду и сняли его с сучка.


С тех пор дед получил свой ужасный шрам на лапе и на всю жизнь запомнил и усвоил урок, что вкусное стыдно есть одному и непременно надо с кем-нибудь поделиться. Поэтому Лари обязательно должен угостить брата и сестрёнку ягодами, которые вернул ему дед.


Лари рассеянно слушал старика, – он знал все эти истории наизусть с детства, смотрел на деда и улыбался, рассматривая его светло-светло-серенькую, растущую где вихрами, где клочками, где почти уже с проплешинами, всю какую-то пыльную, потрёпанную, местами свалявшуюся, наверное, от глубокой старости шерсть, заглядывал в его золотистый глаз, с жалостью смотрел на обвисшие усы, в которых застряли крошки еды, на совсем уже жёлтые кривые зубы, на дёргающуюся от разговора травинку во рту, на всю дедовскую смешную слабую угловатую фигурку.


-– Что? Глаз? А глаза у меня никогда и не было, – не вырос. Я с одним на свет появился, такое бывает, – объяснял дед, отвечая на никем не заданный вопрос.


Думал Лари о том, что дед у него всё же особенный, необычный какой-то дед. Во-первых, потому, что таких старых дедов и вообще настолько древних жителей в поместье собачек больше ни у кого и нигде не было, ни в одной семье. Старые жители поместья в один не очень прекрасный для себя и для своих близких день слышали или чувствовали внутри зов, который заставлял их покидать тёплые насиженные родные места и уходить туда, откуда ещё никто никогда обратно не возвращался.


Услышав этот внутренний зовущий голос, старики становились суетливыми, бросали все свои нехитрые стариковские дела, почти холодно прощались с домашними, а если кого из домашних не было в норе, то и не ждали, – уходили, не оглядываясь, будто что-то более важное, чем семья, звало и ждало их в неведомом краю. Дома плакали, но удержать не пытались, отпускали без лишних вопросов, так было всегда, так было заведено. Дед пропустил все сроки ухода, спал себе клубочком в тёплом гнезде из сухой травы и листьев и врал, конечно, что никакого внутреннего призывного голоса не слыхивал, что, мол, плохо слышит.


И ещё у деда на шее, под нижней челюстью, на странной блестящей нити, больше всего похожей на струйку дождя, состоящей из отдельных капелек-звеньев, хранилась довольно большая круглая, блестящая, как и нить, штука. Дед никогда не снимал её с шеи. Она была тяжёлая, внешняя сторона удивительной штуки была холодная, а обратная сторона нагревалась от дедова деда. И на горлышке у деда, прямо посередине, от штуки было тёмное пятнышко. Штуку можно было нюхать, рассматривать с обеих сторон, водить когтями по причудливым и непонятным знакам на ней, слушать, что происходит внутри штуки, можно было даже пытаться снять её с деда, даже осторожно лизать, пробуя на вкус, но любые попытки укусить или повредить штуку тут же пресекались предупредительным щелчком по носу. От этого она была ещё загадочнее. Она была как луна – такая же сверкающая и непонятная. На все вопросы – откуда у него штука, дед отшучивался, мол, упала с неба.


Надо сказать, луговые собачки мало что знали о луне. Вообще почти ничего и не знали. Впрочем, так же, как и о солнце. Дед объяснял, учил Лари:


-– Солнце, внучек, – это полные пригоршни спелого золотистого зерна в лапах Его Величества Небесного Короля. Королевская еда и там, наверху, в высокой богатой воздушной норе никогда не иссякает, и здесь, на земле, у земного Короля она всегда в изобилии, её много, поэтому и лапы правителей всегда полны зёрен и из них даже осыпаются лишние зёрнышки – лучики.


А вот луна, Лари, – это горстка семечек в лапках простой луговой собачки. Иногда еды много, даже с избытком, почти как на королевской трапезе, – это луна круглая, полная. Иногда еды становится поменьше, – половинка или четвертинка от того, что хотелось бы съесть на обед, – это луна теряет свою силу, усыхает, уменьшается, будто кто невидимый откусывает от неё кусочки. Иногда луна становится совсем не видна, – это голодное время для всех простых луговых собачек, пустые лапки, в них нет ни единого зёрнышка. Но стоит немного подождать – и луна вновь начинает набирать силу, полнеет, растёт, значит, и в лапках собачек появляется пропитание. Вот так, мой милый Лари…


Вот, чем солнце и луна, королевская и простая еда и отличались друг от друга по словам чуднОго деда.


Королевская еда никогда не заканчивалась, – её собирали в природе жители окраин –чернохвостые луговые собачки, это была их обязанность и долг перед Королевской Семьёй. Если в природе в определённое время года еды становилось мало – нужно было отдать часть своих припасов, заготовленных для зимовки. Королевскую еду забирали и тащили в Королевские Ходы верные слуги Его Величества Короля – белохвостые луговые собачки. Они жили рядом с Королевскими Ходами, с давних пор служили Королю, гордились своим происхождением и близостью к королевской породе. Чернохвостые луговые собачки жили на окраинах и должны были подчиняться белохвостым луговым собачкам, потому что у тех был белый хвостик, – совсем как белые меха у всех в Королевской Семье.


Ещё дед рассказывал Лари, что ветер – ласковые дуновения, или сильные порывы – это дыхание предков, – тех, кто уже ушёл через Воронячье Поле, прополз через кривые, заброшенные, заросшие колючими жёсткими корнями старые норы, занятые теперь огромными земляными пауками, тех, кто в последний раз увидел яркий свет золотистых зёрен в лапах Небесного Короля и, зачарованный и ослеплённый манящим свечением, выпал в каменный обрыв, чтобы никогда больше не вернуться домой.