В Москву приехали в проливной дождь, ближе к вечеру, и унылые окраины из тысяч одинаковых домов-кирпичей привели Надин Навратилову в тоску. Только полчаса назад дурной Агнивцев сознался, что женат, любим и прочее. Он говорил об этом чуть не в слезах, а она не могла сдержаться от нервного смеха, его страсти-мордасти ей были до лампочки. Машина, чавкнув жижей, остановилась у кирпичного гаража. Пора было выходить в жизнь, вытаскивать чемодан из багажника. Надя вылезла прямо в лужу, которая так по-козельски была налита до краев жидкой грязью. «Здравствуй, грязь», – сказала она грустно. Агнивцев суматошно открыл гараж, включил свет, там уютно загорелась рыжая лампочка, осветила полки, набитые разной дрянью. Пустые канистры. Груда березовых веников. Мутное зеркало над умывальником.

– Черт с тобой, Вова. Катись домой, а я пару дней поживу тут.

– Где тут?

– Тут. Спать буду в машине. Гони ключ.

Блеснуло что-то в ее глазах лезвием, и Агнивцев безропотно отдал запасной ключ. В машине оставалась корзинка с остатками дорожной еды, с тремя бутылками пива. Больше всего он хотел бы сию минуту добиться любви, целовать холодные пальцы, увенчанные тяжелыми ногтями, щипать губами мизинцы сосков, погрузить лицо в райский дымок щекотки волос над девичьим жерлом с ее главной тайной… но! В ту ночь Надин напилась в гараже с той самой жалкой троицы пива: совсем не так она представляла свой приезд в столицу. Хорошо еще, что она с детства любила запах бензина, машинного масла, металла, запах железной дороги – иначе б не смогла здесь сомкнуть глаз. Под утро ей снился бесшумный фантастической красоты поезд со стеклянными стенами. Она была единственным пассажиром среди этой чарующей быстроты вдоль моря. И проснулась в слезах. Лампочка перегорела. Сквозь дыру вентиляции скупо сочился сырой нездоровый свет городского рассвета. Она выбралась из машины, за гаражной дверью лился вчерашний дождь. Надо было где-то искать столовую или кафе с туалетом, а заодно и Москву, непохожую на эту пепельно-силикатную тоску. Обмыв лицо над умывальником, отыскав в чемодане зонт, она смело открыла дверь и вышла в дождь.

В тот день Москвы она так и не нашла, зато купила в «Хозтоварах» электролампочку и вместо двух дней прожила в гараже полторы недели. Сначала она была в полном отчаянии, но через два дня обложной дождь кончился, в вышине тускло озарился небосвод в рваных тучах, и с проблеском солнца Надя стала собираться с силами жить. Пионерских денег оставалось дней на десять-пятнадцать, если курить по пачке в три дня, обедать один раз в день в столовой да еще утром пить кофе. Недалеко от гаражей простирался пустырь в холмах свалок, за которыми краснел кирпичный корпус гаденького заводишки. Надо было постараться попасть в лимитчицы либо платить и фиктивно выходить замуж. Второй путь отпадал сразу из-за отсутствия больших денег. В тот день, ближе к полуночи, в гараж спокойно вошла немолодая женщина с усталым лицом и тихими злыми глазами. Незнакомка заглянула в машину и легонько постучала кольцом на пальце в стекло. Надя удивленно открыла дверцу.

– Вы что ищете, дама?

– Тебя, Надин, тебя.

Женщина села на шоферское место, порылась в бардачке, достала пустую пачку югославской «Дрины», с досадой скомкала:

– Закурить есть?

– Только «Опал».

– Сойдет, – она затянулась, искоса по-птичьи оглядывая девушку быстрыми взглядами. У нее был низкий волнующий голос. Еще пару минут Надя принимала женщину то ли за Вовину мать, то ли за тещу, пока не поняла, что перед ней его жена Александра. Но, боже мой, она была старше Агнивцева лет на десять или пятнадцать!