Но тайные встречи в коттедже для воспитателей скоро перестали быть тайной, а после того как их ночное купание нагишом застукала старшая пионервожатая Дюжикова по прозвищу Саранча, Агнивцев был изгнан дирекцией лагеря в один день без каких-либо объяснений. Он уехал в дурном смятении, но не в Москву, а в Рыбинск, где у него на пару с сестрой имелась дачка в сосновом леске. Он звал Надю с собой, та колебалась, репутация «соблазненной и покинутой» ей была ни к чему, но перспектива отплытия от моря в лес, в городок с рыбным имечком не привлекала. Да и до конца смены оставалось всего две недели. Они договорились, что сначала любовник вышлет ей деньги на авиабилет, а там – может быть – она осчастливит его своим прилетом. И вот, оставшись одна, Надин вдруг несколько дней пролежала с высокой температурой и с подозрением на дизентерию в лечебном боксе, где кроме нее лежала тихая девочка Нуца. Эта нежданная пауза в карантине ушла на типичную для русской девушки бессонницу: зачем ты живешь? кто ты есть? и какая высокая цель может придать смысл твоей женской судьбе, кроме таинства родов? Надин была бы противна мысль каббалистов о том, что Творец не придал женщине высшего смысла. Как дать сбыться своей судьбе? Что значит бежать все быстрей и быстрее? Странно было болеть в десяти минутах ходьбы от моря, лежать под прохладною простыней, закрываясь тенью руки от солнца, слышать сонное посапыванье Нуци и приступ прибоя, видеть ртутные всплески морских бликов на потолке больничной палаты. Но найти цель жизни за три долгих дня и три ночи не вышло. Зато выздоровление было прекрасным – первым делом Надин безрассудно далеко уплыла в гладь безмятежно-плоского моря. Кстати, именно в Анапе она радостно обнаружила, что держится на воде великолепно и способна плавать по два-три часа. В тот день – к детям врач еще не допустил – ее заплыв был рекордным: раскинув руки крестом, Надин отдыхала на спине, блаженно подрагивая телом в такт с колыханием пятнистой и бесконечной синевы, наслаждаясь тем, как журчит в ушах легкая соленая вода. Оказывается, водяным и сырым делает море звук воды, а не цвет, не глубина. Солнце все так же неизменно и светоносно каменело в космической бездне, излучая божественное бескорыстие. Горизонт сливался с бесконечностью облаков, там, в золотой пади, дремлют ангелы, колеблются оцепенелые сны, перистые тучки грустно слипаются в лебединые крылья. Вокруг Нади в воде кое-где шевелились студенистые лужицы медуз, обманутые рыбки порой подплывали к кончикам пальцев, а один раз из глубины выскользнул дельфин. Сверкнул черным буруном и исчез. Как прекрасна была бы вот такая юная смерть, дремала Надин, и тут ей пригрезилось, что смысл жизни надо искать только в душе. На линии горизонта сновидением Гелиоса миражировал белый пароход, Надя, конечно, не знала, что он плывет круизом из Одессы в Батум и там на палубе первого класса, в полотняном шезлонге, спрятав глаза за черными зеркальными очками, цепенеет на том же солнце белокурая девственница, опустив на колено ладонь, испачканную коричневой ржавью. Для нее смысл всего был исключительно только в себе. Она только что могла потопить белый дредноут. И лазурная вечность равнодушно взвешивала на весах эти два одиночества.

Странным было думать о приближении сентября на фоне столь жаркого анапского небосвода, но когда Навратилова неделю спустя оказалась на тысячи километров севернее, под Рыбинском, она печально убедилась, что осень действительно зарделась, и требовалось начинать жить. Мягкий лиственный лес был уже опален багровыми ожогами холода, изъеден кислотой увядания. Запахи эха: земля пахла старым грибом, а овраг отдавал винной бочкой прелой листвы. Повсюду тянуло сквозняком. Тучи надышали в леса туманом. Небо дождило в просветах грудкой мокрого голубя. Надя ехала в сторону Москвы в машине Агнивцева и враждебно молчала. Опустив боковое стекло и высунув голову, она дышала сырой печалью ранней русской осени. Агнивцев злобно вертел баранку. Проселочная дорога шла под массивами молчаливого бора. Надин старалась высунуться как можно дальше, чтобы как бы не ехать, не быть в его «москвиче». Теперешний Вова совсем не похож на прежнего лунно-агатового царя. Любовник встретил ее со страшком. Бегали глаза. Ну, про себя она всегда знала, что он женат. Но этот старый оболтус почему-то вздумал, что правда ее оскорбит. Но ведь оскорбительна только ложь! Два дня они утло жили на какой-то мерзкой запущенной дачке, где этот почти уже незнакомый щекастый любовник долговязо пытался добиться ее взаимности. Наконец она заставила отвезти себя в столицу. Они выехали рано утром, почти ночью, и тяжко ехали по разбитым дорогам весь день, практически не разговаривая. Оба не понимали причин вспыхнувшей ненависти. Остановились только дважды. Первый раз, когда, объезжая закрытый на ремонт участок дороги, переехали по песчаному скату через брод мелкую речушку… Надя остановила машину и вылезла с голыми ногами в прохладный поток. Она прощалась с водой. Речная галька скользко шевелилась под ступнями. Ей казалось, что душа воды очищает ее от скверны. Второй раз их остановил вид съемочной группы, где среди людей у колодца Надин узнала Бегущую по волнам Маргариту Терехову, угрюмого Андрея Рублева Солоницына, а в глубине, у края леска догорал в окружении прожекторов остов сарая. Они хотели посмотреть съемки кино поближе, но дорогу преградил молоденький милиционер: «Товарищи, здесь проход закрыт». Через несколько лет Навратилова узнает, что случайно видела киносъемки фильма Андрея Тарковского «Зеркало»… А может быть, все это был сон в идущей машине.