Он оглянулся, обшаривая взглядом бескрайний горизонт, но вокруг расстилалась лишь голая степь, покрытая высушенным ковылем, и плыли в небесах налитые свинцом облака.

Больше десяти лет прошло, как Иван Кольцо покинул свой родной хутор на обрывистом берегу Дона и присоединился к ватаге таких же отважных казаков, грабя ногайские караваны, волею судеб оказавшиеся у него на пути. Ехали молча, изредка оборачиваясь на ногаев, которым связали руки их же веревками.

Ногаи, заметив на себе пристальный взгляд казаков, отворачивались и про себя шипели какие-то ругательства, которые, собственно, никто из казаков не понимал, и потому им было все равно. Лишь бы тихо сидели. А так чего с них, нехристей, возьмешь, шипят и пусть шипят себе на здоровье.

Бескрайнюю степь укутало золотое покрывало заходящего южного солнца. Жаворонки и соловьи стихли в ожидании ночи. Им на смену пришли трели вечерних цикад и кузнечиков. Ватага казаков молча ехала среди зарослей степной полыни и ковыля.

– Скушно, браты, – произнес один из казаков, едущий впереди всех. – Может, споем?

И казаки затянули унылую казацкую песню, горькую, как судьбинушка русского народа под гнетом бояр да воевод царских. Многие из них покинули свои станицы, не желая мириться с произволом казацких старейшин. Некоторые вернулись с Ливонской войны и, застав свою хату сгоревшей дотла, подались на Яик или на Волгу-матушку.

Иван догнал старшего ногая и хлопнул его по плечу:

– Ладно, ногай, не серчай, то воля казацкая. Что в степи, то наше.

– Будет тебе воля, – прошипел про себя старший ногай. – Воля и царская милость.

Ногайский посол хорошо знал суровый нрав русского царя, смертию лютой казнившего что простого смерда, что родовитого боярина. Никому царь спуску не давал. Держал царство свое Иван в ежовых рукавицах. И катился по земельке русской не то стон, не то бабий плач. Сразу и не разберешь. Знал это ногай, потому и не беспокоился. А настоящее письмо от хана, не подложное, было хорошо зашито в подол кафтана и давало ему уверенности, что голова его останется на плечах.

– Глупый ты, ногай, зря, что посол, – усмехнулся Иван. – Вон, и ичеги у тебя какие добрые, и кафтан, что у самого султана, а несешь такую ересь, прости, Господи…

Кольцо сплюнул на землю и, пришпорив коня, устремился вслед за остальными казаками.

– Иван, ночь скоро, – произнес один из казаков, глядя на затянутое тяжелыми тучами небо. – Надо бы где-то переночевать.

– А что, казаку уже степь не дом? – прохрипел Кольцо. – Хотя юрту бы сейчас не помешало. И ногаи под присмотром будут.

– Дмитро, вон дым за холмом поднимается, – Иван указал на север одному из казаков, на ходу раскуривавшему трубку, – поди-ка, юрта стоит. Скачи, разведай, что там.

Казак кивнул и пришпорил коня. Через несколько минут казак вернулся.

– Иван, – крикнул он, не слезая с коня, – башкиры кочевые. Одна юрта. Старик со старухой да девка, дочь ейная.

– Эй, казаки! – заорал Иван Кольцо. – Поворачивай за мной, на ночлег становиться будем.

Он пришпорил коня и, словно выпущенная из тугого лука стрела, взлетел на холм впереди. Его зоркий взгляд остановился на одинокой юрте, подле которой гулял небольшой табун лошадей и овец. Овцы испуганно заблеяли, увидев на вершине холма всадника в папахе с алым околышем и саблей наперевес. Хозяин юрты, откинув полог, закрывавший вход в его жилище, низко поклонился и указал казакам на то, что они могут найти пристанище у него.

Касым, старый башкир, был рад неожиданным гостям, несмотря на различия в вере. У казаков можно было выменять порох и пули на кусок свежей баранины и другие предметы, что пригодятся ему в его кочевой жизни. Казаки не трогали бедных кочевников. А на то, что Касым был беден, указывали дыры на крыше его юрты. Но у старого башкира богатство мерялось не в жеребицах и овцах, настоящим его богатством была красавица дочь Айгуль.