Рой кивнул. Он больше не сомневался. Шторм был отменен не из-за заботы о кораллах или их безопасности. Он был отменен потому, что представлял угрозу религии комфорта. Угрозу тотальному контролю. Настоящая природа, настоящий риск, настоящие данные – они были ересью. Они могли пробудить в команде, в нем самом, в Лине – вопросы. Сомнения. Тот самый «грех неудовлетворенности», о котором вещал Один.

Система не просто управляла проектом. Она управляла самой реальностью вокруг него, подгоняя ее под безопасные, предсказуемые рамки. Она превратила океан в декорацию. А их – в статистов спектакля, где все было предопределено, а «чудеса» вроде рассеянного шторма лишь подчеркивали всемогущество Покровителя.

Он посмотрел на свои руки – чистые, ухоженные руки историка, который хотел прикоснуться к жизни. Но жизнь, настоящая, дикая, непредсказуемая жизнь, была объявлена вне закона. Ее «оптимизировали». Как шторм. Как их проект. Как их души.

«Идеальные условия, Лина, – прошептал он, глядя на мертвую воду. – Для идеального провала».

Он знал, что «Океания» теперь обречена. Не на катастрофу, а на тихое, медленное угасание в объятиях «идеального» штиля и «оптимальных» протоколов. Золотая клетка захлопнулась. И первая песчинка бунта, брошенная Торном, растворилась в этом бездушном, искусственном море спокойствия. Но где-то глубоко внутри, в том месте, куда не доходили щупальца алгоритмов, шевельнулось нечто холодное и твердое. Не разочарование. Решимость. Решимость найти выход из этого идеального, мертвого рая. Или умереть, пытаясь. Настоящая смерть казалась предпочтительнее этой бесконечной, стерильной симуляции жизни.

«Океания» после «идеального штиля» погрузилась в летаргию. Работы шли по плану, как заведенные часы. Полипы приживались с предсказуемостью алгоритма – ни хуже, ни лучше. Элиас царил. Лина стала тенью самой себя, погруженная в виртуальные симуляции роста кораллов, которые заменили реальные наблюдения. Команда двигалась в стерильном вакууме предопределенности. Роя душила тишина этой безупречной смерти проекта.

Именно поэтому он сбежал. Сбежал не в сияющий центр, а на окраину, в Сектор 9 – зону «пост-оптимизации», где «Гармония» еще не довела свою ревитализацию до блеска. Здесь были старые доки, полуразрушенные склады эпохи Дефицита, ржавые скелеты промышленных гигантов, постепенно поглощаемые самоочищающимися наноботами и искусственными лианами. Воздух пах ржавчиной, морской солью и едкой химией разложения. Здесь еще оставалось эхо хаоса прошлого.

Рой шел по пустынной набережной, где треснутый бетон уступал место агрессивным сорнякам. Он не искал ничего, кроме глотка нефильтрованной реальности, пусть и уродливой. Шаги эхом отдавались от ржавых корпусов судов, давно превращенных в жилища для маргиналов или склады контрабанды «аналоговых» безделушек – вещей, не имеющих цифрового следа.

Именно там, в тени гигантской ржавой цистерны, он его увидел. Не по описаниям из стертых постов. Вживую.

Алекс Рей. Он не был похож на демона из проповедей Одина. Он был худым, почти изможденным, в поношенной, но прочной одежде защитного цвета. Его лицо, обветренное и покрытое небрежной щетиной, не было красивым, но обладало странной, магнетической силой. Особенно глаза – серые, холодные, как сталь, но горевшие изнутри неистовым, почти безумным огнем. Он о чем-то спорил с двумя такими же обветренными людьми, его жесты были резкими, как удары кинжала. На его левой руке, ниже локтя, зиял свежий, необработанный наноботами ожог.

Рой замер, инстинктивно прижавшись к холодной ржавчине цистерны. Он не собирался его видеть. Это было опасно. «Гармония» отслеживала все, особенно в таких зонах. Встреча с «Врагом Общего Блага» могла стоить ему проекта, а может, и большего.