3. Но, возможно, следует поместить душу в тело, будь то до него или в нём, из чего и само целое получило название «живое существо». Если душа пользуется телом как орудием, то она не обязана принимать состояния, возникающие через тело, подобно тому как мастер не принимает на себя повреждения своих инструментов. Однако ощущение, вероятно, необходимо, если она должна пользоваться телом как орудием, познавая внешние воздействия через ощущение. Ведь и пользование глазами есть видение. Но при этом возможны и повреждения зрения, а значит, и страдания, и боль, и вообще всё, что происходит со всем телом. Отсюда и желания, ищущие исцеления орудия. Но как состояния тела перейдут в саму душу? Ведь тело может передать что-то другому телу, но как тело передаст что-то душе? Это подобно тому, как если бы одно страдало, а другое испытывало бы это страдание. Пока одно есть пользующееся, а другое – то, чем пользуются, они разделены; ведь тот, кто говорит, что душа пользуется [телом], уже разделяет их. Но как они существовали до этого разделения, достигнутого философией? Они были смешаны. Но если они были смешаны, то либо это было некое слияние, либо взаимопроникновение, либо форма, не отделённая [от материи], либо форма, соприкасающаяся [с ней], как кормчий [с кораблём], или же одна часть её так, а другая иначе. Я имею в виду, что одна часть отделена (это пользующееся), а другая так или иначе смешана и сама находится в порядке того, чем пользуются, чтобы философия обратила и её к пользующемуся и отвлекла пользующееся от того, чем оно пользуется, насколько это возможно, дабы оно не пользовалось им всегда.

4. Допустим, что они смешаны. Но если они смешаны, то худшее (тело) станет лучше, а лучшее (душа) – хуже: тело, причастное жизни, улучшится, а душа, причастная смерти и неразумию, ухудшится. Как же то, что так или иначе лишено жизни, может получить прибавление в виде способности ощущать? Напротив, тело, получив жизнь, само будет тем, что причастно ощущению и состояниям, возникающим от ощущения. Оно же будет и желать (ибо оно же и наслаждается тем, чего желает), и бояться за себя (ибо оно же и не получит удовольствий, и погибнет). Нужно также исследовать способ смешения: возможно ли оно вообще, как если бы кто-то сказал, что линия смешана с белизной, природа одного с природой другого. Но взаимопроникновение не делает взаимопроникшие [начала] сострадающими друг другу, и проникшее может оставаться бесстрастным, как душа, пронизывающая [тело], но не испытывающая его состояний, подобно свету, особенно если она проникает через всё, как бы сплетаясь с ним. Поэтому она не будет страдать от состояний тела, даже если сплетена с ним. Но, может быть, она будет в теле как форма в материи? Во-первых, как отделимая форма, если она есть сущность, и тем более если она относится к пользующемуся. Если же [она в теле] как форма топора в железе, то совокупность [души и тела] будет делать то, что делает железо, оформленное таким образом, но согласно форме. Тогда мы скорее отнесём общие состояния к телу, но такому, которое природно, организованно, потенциально обладает жизнью. Ведь нелепо, скажет кто-то, приписывать душе ткачество, а значит, и желание, и страдание; это скорее [дело] живого существа.

5. Но живое существо – это либо тело такого-то вида, либо общее [начало], либо нечто третье, возникшее из обоих. Как бы то ни было, либо нужно сохранить душу бесстрастной, признав её причиной таких состояний для другого, либо допустить, что она тоже сострадает, и либо испытывает то же самое состояние, либо подобное, так что живое существо желает одним образом, а желающее [начало] в нём действует или страдает другим. Тело такого-то вида мы рассмотрим позже; но как страдает совокупность? Не потому ли, что тело так-то расположено, и страдание, дойдя до ощущения, завершается в душе? Но само ощущение ещё не ясно, как [это происходит]. А когда страдание начинается с мнения и суждения о присутствии чего-то плохого либо для себя, либо для близких, а затем болезненное изменение передаётся телу и вообще всему живому существу? Но и мнение ещё не ясно, кому принадлежит: душе или совокупности. Да и само мнение о плохом не содержит страдания: ведь можно иметь такое мнение, но вовсе не страдать, равно как и не гневаться, даже если есть мнение о пренебрежении, и не стремиться к чему-то, даже если есть мнение о благе. Как же тогда это общее? А так, что желание принадлежит желающему [началу], гнев – гневному, и вообще стремление есть устремлённость вожделеющего [начала] к чему-то. Но тогда это уже не будет общим, а станет принадлежать только душе. Или же и телу, поскольку необходимо, чтобы кровь и желчь вскипели и тело так-то расположенное вызвало желание, как в случае любовных наслаждений. А стремление к благу пусть будет не общим состоянием, а принадлежащим душе, как и другие [высшие состояния], и не все доводы дают его как общее. Но когда человек желает любовных наслаждений, то человек есть желающий, а желающее [начало] желает иначе. Как же? Неужели человек будет началом желания, а желающее [начало] последует за ним? Но как вообще человек может желать, если желающее [начало] не приведено в движение? Или же желающее [начало] будет началом. Но если тело не расположено так заранее, откуда начнётся [желание]?