Набираю номер тети. Та тоже не отвечает. Увязла в своей стряпне. И брат не отвечает. Им не до меня. Они всей семьей на спектакле в театре. У бабушки и дедушки вообще нет мобильников. Избегают излучения. А обычный стационарный домашний телефон бабушка отключает, когда болеет. Проверяет, кто из ее подруг и родственников забьет тревогу и примчится выяснить, не померла ли она.

Снова откинувшись на спинку кресла, тяжко выдыхаю.

— Лида, ты ведешь себя странно, — замечает Даниил.

Я смотрю в иллюминатор и нервно кусаю губу.

— Елка привела в садик какого-то парня и представила его своим отцом, — делюсь с ним своими переживаниями.

— Надо звонить в полицию.

— Нет, постой. Все не так просто. Она у меня девочка с характером, и из-за этого всегда имеет врагов. Тем за здрасте посмеяться над ней. Ей надо было сегодня выкрутиться, и она это сделала. Елка не подпустит к себе незнакомца. Наверное, тетя попросила кого-то из знакомых подыграть ей.

— А кто увозил ее в детсад?

— Мой кузен.

— Тогда, может, это он.

— Нет, его воспитательница знает. Да и не мог он остаться. Они всей семьей рванули в театр. Билеты за два месяца купили. Мы договорились, что они завезут Елку в садик, а я из аэропорта на такси сразу к ней. Но все пошло не по плану.

— Не вини себя.

— Я плохая мать, Дань. Просто чудовище.

— Ты замечательная мать. — Он берет меня за руку и бережно сжимает пальцы. — А скоро у Елки появится еще и отец. — Подносит ее к своим губам и, щекотно покалывая кожу щетиной, целует. — Обещаю, я буду любить ее как родную.

5. Глава 5. Майк

Как же свежо на улице! И снег не бесит после зеленой мелкотни. Целый час угроблен на спектакль, в котором у моей деловой партнерши была самая незначительная роль, да еще и без слов.

— Шестой олень! — все еще охреневаю я, глядя на укутанное по самую макушку чудо. Шарф я ей намотал, как следует. Чтобы никто не усомнился в моей родительской заботе. — А ты не пробовалась на роль снегурки? Почему ее отдали какому-то боксеру?

Иначе ту тумбу в юбке не назовешь.

— Ум-м-м… М-м-м… Мгы-ы-ы… — мычит она куда-то в шарф.

Я стягиваю его с ее милейшего личика и приподнимаю шапку, сползшую ниже бровей.

— Это не мои варежки, — говорит она теперь членораздельно и вытягивает вперед ручки.

— Почему ты сразу не сказала?

— Я говорила, но ты меня не слушал.

— Как там вообще можно что-то услышать? — Снимаю чужие варежки и кладу на скамейку. — Вот, оставим их здесь.

— Но мне нужны мои. Мне еще домой ехать. Представляешь, сколько я простою на остановке, пока дождусь маршрутку в такую погоду? У меня замерзнут руки, и мне ампутируют пальцы.

Таращу глаза. Где она набралась таких ужасов?

— А ты развита не по годам. Но не рановато ли ездишь на маршрутке?

— Зато бесплатно. Детям до четырнадцати разрешено не платить за проезд, если их не сопровождает взрослый. А если водитель меня высадит не на моей остановке, то мама подаст на него в суд.

— Медленно, но верно я начинаю тебя бояться.

Мелкая улыбается ангельской улыбкой демоненка. Она точно знает, как поступить, если плохой дядя начнет ее трогать. Не удивлюсь, если в кармашках безобидной розовой курточки припрятан перцовый баллончик, складной нож, нунчаки и уголовный кодекс.

— Так вот же твои перчаточки, солнышко! — ахает та самая мамашка, что терла шнобель своему киндеру. Хватает их со скамейки и отряхивает от снега. — Не удивлена, что это ваших рук дело, — фыркает мне с недовольной гримасой, натягивая одну из них на свободную руку сына. Во второй он держит ополовиненный бургер.

— В принципе, я тоже не удивлен, что у вашего пацана варежки с единорожками, — отвечаю ей в тон, беру Елку за капюшон и тяну к своей тачке. — Голодная? — спрашиваю у малявки, заметив, как она облизнулась при виде сочного сэндвича.