Вечерами, при свете самодельных жировых ламп, они делали свою главную работу. Они читали.

Они читали вслух, по очереди, чтобы знание проникало в них не только через глаза, но и через уши, закрепляясь в памяти. Они переписывали самые важные, самые хрупкие книги на любом доступном материале – на обороте старых рекламных плакатов, на кусках коры, на выделанной коже крыс.

– «Вода, вода, кругом вода, но нету капли для питья», – читал Аарон дрожащим голосом из чудом уцелевшего томика «Сказания о старом мореходе». Слушатели, сидящие в круге света, впитывали каждое слово. Они не просто слушали стихи. Они учились. Учились метафорам, ритму, тому, как можно описать отчаяние и надежду с помощью слов. Они заново открывали язык.

Но их община не была идиллией. Знание, которое они спасали, было не только светом, но и ядом. Однажды, читая старый учебник по психиатрии, один из них, бывший учитель, сошел с ума. Он начал видеть симптомы описанных болезней в себе и в других, сея паранойю и недоверие, пока его не пришлось изолировать в одном из дальних хранилищ.

Возникли споры. Фракция «Прагматиков» во главе с Эзрой, инженером, утверждала, что нужно спасать и переписывать только полезные знания: технические справочники, медицинские атласы, пособия по выживанию. «Поэзия не накормит нас, а философия не защитит от рейдеров», – говорил он на вечерних советах.

Элиас же возглавлял «Гуманистов». «Если мы сохраним только чертежи и формулы, мы построим лишь более эффективный муравейник, – отвечал он. – А я хочу спасти не муравейник, а человечество. Поэзия, философия, даже самые мрачные страницы истории – это то, что отличает нас от машин и зверей. Это наша душа. И если мы ее потеряем, то какая разница, выживем мы или нет?»

Этот спор был их главной внутренней войной. Каждая найденная книга становилась предметом дебатов: спасти или проигнорировать? И каждая вылазка была не только поиском еды, но и борьбой за идеологическое будущее их маленького, хрупкого мира.

Элиас был их лидером. Не потому, что был самым сильным, а потому, что помнил больше других. Его личные записи, начатые в той квартире на 73-м этаже, разрослись до десятков самодельных тетрадей. Это была «Книга Элиаса» – отчаянная попытка восстановить скелет истории, науки и культуры.

– Они придут за этим, – сказал он однажды вечером, указывая на стеллажи, уходящие во тьму. – Те, кто боится этого. Пророки Забвения. Они называют себя «Очистителями». Они сжигают книги. Они верят, что память – это яд.

– Но почему? – спросила юная Кира, которая родилась за год до Отключения и не помнила старого мира. Ее мир был здесь, в подземелье.

– Потому что знание дает силу, – ответил Элиас, глядя на ее чистое, любопытное лицо. – А тот, кто контролирует прошлое, контролирует будущее. Они не хотят, чтобы люди помнили, что можно жить иначе. Что можно быть свободными, задавать вопросы, сомневаться. Им нужны послушные овцы, а книги превращают овец в пастухов.

Он не добавил, но подумал: «А может, они в чем-то правы? Может, груз всей нашей кровавой, сложной, противоречивой истории был слишком тяжел? Может, забвение – это и правда дар?». Он гнал эти мысли прочь, как ересь. Но иногда, в самые темные ночи, они возвращались и грызли его изнутри.

Он знал, что их убежище не вечно. Слухи о «библиотекарях», хранящих «запретные слова», уже расползались по Пустоши. Рано или поздно Очистители найдут их. И тогда им придется сражаться за право помнить.

В нескольких десятках миль к югу, в поселении, выросшем вокруг дома Матвея Камня, жизнь текла по иным законам. Их община, которую окрестные выжившие называли «Каменным Фортом», разрослась. Теперь это было огороженное частоколом поселение из двух сотен душ.