Давид Камень, гениальный программист, никогда не думал, что самой сложной задачей в его жизни станет проехать тридцать километров. Когда Сеть умерла, его «умная» квартира на окраине Лондона превратилась в бетонную коробку. Его жена, Сара, плакала, а их маленький сын, пятилетний Лео, испуганно смотрел на темные экраны. Давид знал только одно: нужно к отцу. Отец всегда знал, что делать.

Они вышли на улицу. Хаос еще не обрел форму, он был похож на броуновское движение. Люди бесцельно бродили, смотрели на свои мертвые коммуникаторы, пытались говорить, но часто замолкали на полуслове, забыв, что хотели сказать. Это была не паника. Это было системное зависание человечества. Их электрокар, как и тысячи других, стоял мертвым. Но в гараже была еще одна машина – старый, допотопный джип с двигателем внутреннего сгорания, который его тесть, такой же ретроград, как и отец Давида, держал «на случай зомби-апокалипсиса». Все смеялись над ним. Теперь не смеялся никто.

И тут к ним подошла она. Лена. Его сестра. Дочь Элиаса Вэнса. Давид едва узнал ее. Она была врачом в клинике неподалеку, всегда собранная, элегантная. Сейчас ее белый халат был испачкан кровью, волосы растрепаны, а в глазах, которые он помнил смеющимися, плескался холодный, сфокусированный ужас.

«Давид?» – ее голос дрожал, но был твердым. «Отец… он в „Шараде“. Я не могу с ним связаться. А у тебя… твой отец живет за городом, верно? У него есть колодец. И земля».

Они поняли друг друга без слов. В этом новом мире их отцы – Историк и Строитель – были двумя полюсами надежды. Они объединили свои семьи – две машины, остатки еды – и решили прорываться из города вместе. Лена – к своему отцу, Давид – к своему.

Дорога была адом. Не из-за банд – они появятся позже. А из-за растерянности. Машины, лишенные автопилотов, сталкивались. Люди, забывшие правила движения, выходили на магистрали. Но самым страшным было другое. Они видели мужчину в дорогом костюме, который пытался заплатить за бензин на еще работающей заправке своим мертвым коммуникатором. Увидев, что это не работает, он не разозлился. Он сел на землю и заплакал, как ребенок. Он не помнил, что такое деньги. В другом месте женщина отчаянно пыталась успокоить своего ребенка, напевая ему мелодию. Но это была не колыбельная. Это был рекламный джингл синтетических напитков, застрявший в ее голове, как осколок стекла.

Именно Лена спасла их, когда на одном из блокпостов, стихийно организованном испуганными полицейскими, их остановили. «Куда едете?» – спросил коп с пустыми глазами. Давид начал что-то лепетать про отца, про дом. Но Лена шагнула вперед. Ее врачебный авторитет, даже в этой ситуации, был ощутим.

«У меня в машине медикаменты, – сказала она твердо и просто. – Антибиотики, перевязочные материалы. Я врач. А у него, – она кивнула на Давида, – в голове чертежи водяного насоса. Дайте нам проехать, и, возможно, завтра у вас будет чистая вода и помощь для раненых. Остановите нас, и мы все умрем здесь от дизентерии».

Она не лгала. Она просто выбрала из их общих знаний то, что стало новой валютой. Практическую пользу. И их пропустили.

Они так и не добрались до «Шарада». Центр города был уже непроходим, превратившись в одну гигантскую пробку, где отчаяние перерастало в насилие.

«Я не дойду до него», – сказала Лена, глядя на дым, поднимающийся над небоскребами. В ее голосе была невыносимая боль. «Поезжай к своему отцу, Давид. Спасай свою семью. Спасай Лео. Когда-нибудь… когда-нибудь мы найдем моего».

«Нет, Лена, мы не можем тебя бросить!» – запротестовал Давид.

«Можете. И должны, – она посмотрела ему прямо в глаза, и в ее взгляде была сталь. – Здесь, в этой старой школе, – она кивнула на здание неподалеку, – уже десятки раненых. Они – мои пациенты. Мой отец – историк, он спасал прошлое. Моя работа – спасать настоящее. Это мой пост. Уезжай».