И звук. Он начал прислушиваться к скрипу половиц под своими ногами. Сначала он казался хаотичным, обычным для старого деревянного пола. Но по мере того, как Андрей медленно передвигался по комнате, стараясь ступать как можно тише, ему стало казаться, что скрип не случаен. Определенные доски скрипели сильнее других, и их расположение… он попробовал пройтись еще раз, запоминая места скрипа… да, они словно образовывали некую последовательность, какой-то едва уловимый ритм. Или даже маршрут? Возможно, это была лишь игра его обостренного воображения, попытка найти смысл там, где его нет. Но ощущение того, что пол под ногами – это не просто пол, а некая карта или шифр, не покидало его.

Комната превращалась в лабиринт не только визуально, из-за узора на обоях, но и концептуально. Она была полна ложных следов, стертых знаков, скрытых сообщений. Она манила и отталкивала одновременно, предлагая разгадать свою тайну, но при этом постоянно ускользая от понимания, как и ее недавняя обитательница. Андрей чувствовал себя потерянным в этом пространстве, где время петляло, реальность мерцала, а каждый предмет мог оказаться чем-то иным. Он стоял посреди комнаты-лабиринта, сжимая в кармане фотографию из прошлого и холодный камень, и не знал, какой следующий шаг приведет его ближе к выходу – или глубже в тупик.

8. Зеркало и Разрыв

Блуждая взглядом по комнате-лабиринту, пытаясь уловить логику в расположении скрипучих половиц или расшифровать узор на выцветших обоях, Андрей вдруг остановил свой взгляд на предмете, который до этого момента оставался на периферии его внимания. В самом дальнем, самом темном углу комнаты стояло большое трюмо. Старинное, массивное, оно казалось еще одним призраком из прошлого, случайно занесенным в эту безликую обстановку.

Рама была тяжелой, вырезанной из темного, почти черного дерева, с потускневшей от времени резьбой – какие-то завитки, листья, может быть, даже гротескные маски, разглядеть которые в полумраке было сложно. Само зеркальное полотно было большим, овальной формы, но его поверхность утратила былую чистоту и блеск. Время и пыль оставили на ней свой след – стекло было слегка замутненным, по краям темнели пятна амальгамы, а отражение в нем казалось немного размытым, словно подернутым легкой дымкой.

Андрей медленно подошел к трюмо, притягиваемый его молчаливым, сумрачным величием. Он остановился в шаге от него и посмотрел на свое отражение. Из глубины мутного стекла на него смотрел незнакомец – бледное, осунувшееся лицо с темными кругами под глазами, растрепанные волосы, растерянный, почти испуганный взгляд. За его спиной отражалась пустая, сумрачная комната, искаженная легкими дефектами старого зеркала, она казалась еще более нереальной, похожей на декорацию к спектаклю абсурда. Он был здесь, в этой комнате, но отражение словно подчеркивало его чужеродность, его неуместность в этом пространстве вне времени.

Он продолжал смотреть на себя, на эту бледную копию, застывшую в рамке из темного дерева, когда его взгляд зацепился за деталь, которую он не заметил сразу. Через зеркальное полотно, наискось, от верхнего правого угла к нижнему левому, шла линия. Трещина.

Но это была не обычная трещина от удара или старости – не паутинка расходящихся лучей, не грубый скол. Эта линия была другой. Она была невероятно тонкой, почти невидимой, словно прочерченная острым концом иглы или алмазным резцом. Она была идеально прямой, но при этом какой-то… живой. Она не просто разделяла стекло, она словно вибрировала, мерцала на грани видимости.

И она светилась. Неярко, но отчетливо. Из самой глубины стекла исходил слабый, пульсирующий свет – холодный, синеватый, похожий на свечение фосфора или далекой звезды. Свет не отражался от поверхности, он рождался внутри самой трещины, делая ее похожей не на дефект, а на некий энергетический разлом, на шов между мирами.