Снег тихо падал и падал, мелкий, сухой, он не таял, а лишь накапливался, слой за слоем переписывая поверхность земли. Стирались их вчерашние следы, стирались следы ветра, стирались едва заметные тени от редких кустов. Мир превращался в огромную, девственно чистую страницу, на которой они вдвоем оставляли свои временные знаки, зная, что к завтрашнему утру и они будут стерты.

Это однообразие, эта цикличность без видимого прогресса рождали странное чувство. Время теряло свою линейность, свою направленность. Оно становилось вязким, тягучим, похожим на густой сироп. Дни сливались друг с другом, отличаясь лишь мелкими деталями – оттенком неба, силой ветра, случайным словом или жестом. Казалось, они попали в какую-то временную петлю, в пространство вне обычного календаря, где существует только это бесконечное хождение по снегу, это молчание, это присутствие друг друга. Семь дней без времени. Или, может быть, один день, повторяющийся семь раз?

Андрей машинально поднял запястье, чтобы посмотреть на часы. Старенький «Полет» с потертым ремешком, доставшийся ему от отца, был его единственным измерителем времени в этом аналоговом мире. Он вгляделся в циферблат. И замер. Стрелки стояли. Секундная застыла где-то между семью и восемью. Минутная и часовая указывали… он присмотрелся внимательнее, пытаясь вспомнить, когда последний раз сверялся с ними… Да, они указывали ровно на одиннадцать часов. Те самые одиннадцать, что отбили старые часы в библиотеке перед вторым исчезновением Лики. Те самые одиннадцать, на которых они тогда замерли. Его часы тоже остановились. Или их остановили? Когда? Он не мог вспомнить. Батарейка? Маловероятно, он менял ее недавно.

Он почувствовал легкий холодок узнавания, еще один штрих к картине распадающейся упорядоченности. Он повернулся к Лике, которая шла рядом, погруженная в свои мысли или просто созерцающая белый мир вокруг.

–Лика, который час? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал как можно более обыденно, хотя вопрос в их контексте казался почти абсурдным.

Она медленно повернула голову, ее темные глаза встретились с его. На губах появилась та самая легкая, загадочная улыбка, которая всегда возникала, когда он пытался применить к их реальности обычные мерки.

–Разве это важно, Андрей? – ответила она мягко, ее голос был тихим, но отчетливо слышным в морозном воздухе. – Разве важно знать точное время в тексте, у которого нет ни определенного начала, ни предначертанного конца? В тексте, который постоянно переписывается?

Ее ответ был идеальным продолжением их предыдущих разговоров, еще одной отсылкой к философии, ставшей фоном их странных отношений. Она снова уводила его от конкретики к метафоре, от измерения времени к его осмыслению – или, скорее, к признанию его неуловимости. Андрей не стал спорить. Он опустил руку с остановившимися часами. Возможно, она была права. Время здесь текло по другим законам. Или не текло вовсе.

Они шли дальше, и через какое-то время пейзаж начал меняться. Впереди показалась темная, неровная линия замерзшей реки, знакомой ему по первой встрече со следами Лики. Они вышли к тому самому месту. Река все так же была скована льдом, покрыта толстым слоем снега, но посередине, как незаживающая рана, темнела полынья. Черная, маслянистая вода стояла неподвижно, отражая серое небо, как тусклое, искажающее зеркало.

Они остановились у края, там, где снежный берег обрывался к ледяной кромке. Именно здесь, неделю назад, обрывалась цепочка босых следов. Именно здесь он видел в отражении знак бесконечности вместо креста на куполе церкви. Именно здесь он пытался выковырять из льда таинственный ключ.