Э-балты. Рассказы из Латвии, Литвы и Эстонии Сергей Терешенков

© Сергей Терешенков, 2020

ISBN 978-5-4498-0997-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Об авторе

Сергей Терешенков – филолог, публицист, PR- и GR-специалист. Родился в Санкт-Петербурге. Жил в Германии, Польше, Италии и Перми. На протяжении последних двадцати лет его профессиональная деятельность тесно связана со странами Балтии. Свободно владеет английским, немецким и польским языками, говорит еще на двенадцати языках, в том числе латышском, литовском и эстонском. В настоящее время живет и работает в Берлине. Первая изданная книга автора – «Пермская обитель. Роман с продолжением» (2017) – была представлена в одиннадцати городах России, а также в Германии, Дании, Польше, Сербии и Швеции.

Литературный редактор: Елена Русакова

Редактор: Анна Батог

Корректоры: Милда Багдонайте (литовский язык), Сабине Ермаловича (латышский язык), Силле Сепп (эстонский язык)

Оформление обложки: Лийса Круусмяги

Автор благодарит Международный дом писателей и переводчиков в Вентспилсе, где были написаны некоторые из рассказов, за приглашение принять участие в программе резиденций в 2018 году и возможность работы с оригинальными источниками в городских библиотеках.

А как мы тогда жили?! Мы же были глупые, многого не замечали. Родители молчали о сгинувших где-то в дальних краях, и мы, счастливые незнанием, играли в наспех сколоченных деревянных песочницах в Парвенте1, а будучи постарше перелезали через проржавевшие железные сетки на Янтарной, потому что нам настрого это запрещали, прятались между цистернами, отправлявшимися в порт и волшебные страны, выискивали гравий, измазанный мазутом, и любовались им, переливающимся в лучах солнца. Иногда нас ловили железнодорожники или дружинники, отводили в милицию, ставили на учет, мы затаивались на пару дней, а потом все повторялось.

Летом настоящим приключением была поездка на море. Каждую субботу и воскресенье, а то и через вечер мы с мамой садились в набитый автобус, пропахший бензином, отчего становилось дурно, и через спрятанные в сосновом лесу домики и наперекор наносившему полные сандали песка ветру прорывались на пляж. По выходным пляж кишел людьми, так что часто свободное пятнышко оказывалось у самой кромки воды, за постепенно исчезающими бороздками от машин пограничников.

Я мечтал, когда вырасту, выучиться на пограничника, чтобы хоть изредка видеть пустынный пляж и слышать только шум волн, грозно накатывающих на берег. Желание только усилилось, когда на улице мы как-то наткнулись на вытянутых, в бежевых мундирах с зелеными погонами и малиновыми ремнями солдат, гордо прошествовавших в черных сапогах в замковые казармы, а однажды нам повстречался офицер, который присел передо мной на корточки, снял зеленую фуражку с выступающей красной звездой, спросил, как меня зовут, на что я от смущения не смог ответить, рассмеявшись, потрепал по волосам и достал леденец: «На, держи, раз так». Перед сном я сказал маме, что точно буду пограничником, а она глубоко вздохнула: «Спи, спи…» – и выбежала из комнаты.

Кажется, я мог часами не выходить из воды, намеренно оттягивая следующее удовольствие – молочный коктейль, который в огромном металлическом стакане взбивала в «Якоре» на чудесной вибрирующей всем корпусом машине добрая тетя Илзе. Я сидел в стекляшке «Якоря» и, потягивая коктейль, непременно рисовавший пеной усы, прощался с морем.

В ПТУ я влюбился – и вся моя смелость улетучилась. Я по несколько дней копил карманные деньги, приглашал ее в мрачный «Комсомолец», а после фильма водил по испещренной булыжниками, обломками деревянных пристаней и железобетонными сваями набережной Венты, только чтобы иметь право подать Ане руку, когда она не могла преодолеть очередное препятствие. Впереди на тоненьких ножках, будто пришелец из «Войны миров» Уэллса, грозно нависала пограничная вышка: я уже начинал смутно различать правду и ложь и больше туда не стремился. Так мы и прогуляли до армии, после которой вышка в моих мечтах окончательно рухнула. Пару месяцев мы переписывались, но потом обоим надоело.

После службы мне удалось устроиться на перевалочную нефтебазу. Со смены мы с приятелем от нечего делать отправились в центр. В парке познакомились с женщинами. Мест тогда было немного, так что мы пошли в «Космос». Чтобы произвести впечатление. Возвращались мы с ней поздно, никого на улицах уже не было, да подогретые коньяком еще и петляли. В довершение всего на площади мы угодили прямо в лужу, расхохотались и принялись неистово целоваться. Вдруг чувствую: кто-то смотрит. Отпрянул, отстранил ее губы и еле-еле в мерцающем свете фонаря, за колоннами, прочел частью выцветшие, частью пропавшие буквы: «SAVU MIERU ES JUMS DODU»2. И она тоже замерла. И так, молча, дошли мы до ее двери: «JŪSU PASTA INDEKSS 229911 ВАШ ПОЧТОВЫЙ ИНДЕКС». И, хочешь верь, хочешь не верь, откуда-то из глубины раздались звуки органа, сначала стремительно-торжественные, а затем все медленнее и тише, почти до угасания, и снова взрывающиеся надеждой к финалу. Мы стояли на пороге, и уже было не разобрать – или это дождь нас хлещет по щекам, или это наши собственные слезы.

Ну а дальше ты и сам знаешь.

На математике Райго заскучал. Он рухнул на парту и механически повторял за учителем: «один плюс два плюс три будет шесть», «два плюс три плюс четыре будет девять», «три плюс четыре плюс пять…» В занавеске отчаянно бился шершень. Райго достал из портфеля банку, поставил ее на пути шершня и терпеливо ждал. Шершень успокоился, пополз вниз по занавеске, подозрительно осмотрелся на краю банки, обошел ее по ободу и все-таки залез внутрь. Райго накрыл банку тетрадной страницей, перевернул ее вверх дном и торжествующе поставил на парту. Шершень жужжал крыльями и ругался, а Райго, опустив голову на сложенные ладони, с удивлением наблюдал за его возмущенными усиками, семенящими лапками, жадно хватающими воздух жвалами…

– Райго! – нависла над ним учительница. Убедившись, что он ее наконец услышал, она продолжила: – Кол! И выйди вон, – смягчилась она.

Он опрокинул банку. Шершень злобно и радостно полетел по классу. Райго вышел на двор и сел на лавку. Сегодня с моря должен возвратиться папа. Он обязательно привезет ему, своему pissike ülge3, что-нибудь интересное. Райго представил, как папа мужественно преодолевает на лодке-долбленке высокие волны и хлесткие бури, как причаливает к необитаемому острову, разводит костер, сушит одежду и отправляется на охоту. Тюлененок знал, что папа не один (одному в море не выжить) и лодка совсем не маленькая, но в своих мечтах ему нравилось верить, что его папа особенный и сам может противостоять морской стихии.

На перемене двор наполнился детскими криками и играми. Райго с мальчишками, все в светлых брючках и замысловато связанных узорчатых свитерах, взявшись за руки, встали в линию напротив девчонок в юбочках, спадающих разноцветными лентами, и расписных сорочках. Те поочередно пытались прорваться через преграду, но удалось это только Кайсе, отвлекшей мальчишек сорванным на бегу платком, оголившим ее белопесочные волосы, и ловко юркнувшей им под руки.

Последним уроком была родная речь. Райго любил красивые таинственные знаки – буквы – и прилежно выводил, следуя голосу учительницы: «kaess, koer… Jagõlõvad nagu kaess koeraga4».

– Странно, – подумал он. – Вот наши совсем не спорят, разве что иногда Мусти5 слегка щелкнет по носу не в меру любопытного Айвара или он напоказ огрызнется, когда она слишком близко подойдет к его миске.

После школы Райго, наскоро попрощавшись с товарищами, вскочил на велосипед и покатил прямо через поле, не заезжая, как обычно, к старому смотрителю маяка, сказки которого он мог слушать до глубокого вечера. Он вприпрыжку, мимо заливавшегося веселым лаем Айвара, ворвался в избу и со всей мочи вцепился в могучие, пахнущие соленой рыбой, папины штаны. Райго стоял, боясь снова его упустить, а тот медленно гладил сына по голове.

– Uata, mio pissike ülge!6 – Папа выложил на стол свежую тюленью шкуру.

– Вот! – Раса скрутила мягкую проволоку в остов и передала его Руте, которая опасливо тронула холодный изгиб. – Не бойся, пока ты с этим мужчиной можешь делать все, что захочешь! – Раса принялась произвольно выворачивать ему суставы. – Как только он почувствует себя личностью, станет сложнее. Впрочем, разве в жизни не так?!

Рута ухмыльнулась. Когда она видела в витрине завораживающие куклы, грустно смотревшие ей вслед человеческими глазами, она представляла Расу недосягаемой волшебницей, восседающей в окружении своих творений в одиноком замке на горе. Девятиэтажка в Шешкине действительно возносилась над парком и даже соборами старого города, но в остальном быт волшебницы мало отличался от ее собственного: типовая трехкомнатная квартира, кошка, покупки.

– Смачиваешь и наносишь паперклей… Хо-ро-шо, – поправляла Раса насаженную на стержень голову из фольги, на которой медленно проступали кукольные черты.

Каждое утро Рута счастливо отправлялась на остановку в предвкушении еще одного удивительного дня в панельном замке. Кукла нарастала обрывками ткани и синтепоном, прячущимися под паперклеем, и теперь неосторожное движение могло изойти трещиной, которую приходилось замазывать сызнова. В конце концов голова застыла в наклоне, а правая рука – в согнутом локте. Весь следующий день ушел на пальцы, ломавшиеся под настойчивостью Руты, пока указательный чуть не прижался к устам.