– А об этом обязательно говорить? – с удивлением взглянула я на сестру.

– Врать всю оставшуюся жизнь?

– Не говорить правду – не значит врать. Какая разница, кто его отец? Ведь мать-то его ты.

– Наверное, ты права.

– Я права без всякого «наверное»!

– Да, – кивнула покорно Янина. – Я сегодня же все расскажу маме.

Просидев в баре до поздней ночи, я практически силой заставила себя отправиться домой, чтобы поспать хоть пару часов перед очередным рабочим днем. Возвращаться в пустую квартиру желания не было. И хотя Ярослав никогда не дожидался моего возвращения (а возвращалась я с работы с каждым разом все позднее и позднее), все же какое-то тепло в доме присутствовало, да и ужин всегда был на плите, к тому же теплый. Готовить я не умела, а вот муж и умел, и любил это делать, поэтому я всегда была вкусно накормлена.

Войдя в квартиру, я не стала включать свет, отправившись на кухню (словно по привычке). Каблуки, соприкасаясь с паркетом, наполняли черное пространство глухими звуками. Распахнув стеклянную дверцу буфета, я достала первую попавшуюся под руку бутылку и, дотянувшись до бокала, наполнила его ароматным алкоголем. Головная боль, которая изводила меня на протяжении уже нескольких недель, опять колотила чем-то тяжелым по вискам. Добравшись наощупь до гостиной, я села на диван и, сделав пару глотков гранатового вина, опустила бокал на широкий деревянный подлокотник. В комнате витал странный незнакомый аромат (мне почему-то показалось мужской), вызывающий необъяснимую тревогу. Я всматривалась в непроглядную тьму, стоящую напротив, пытаясь рассмотреть хотя бы что-то. Чуть позже до меня дошло, что плотные шторы задернуты (последние несколько недель я старалась их не закрывать, дабы как можно реже использовать светильники, ведь от них усиливалась головная боль), поэтому придомовые фонари не освещали потолок, как раньше, вот тьма и хозяйничала в комнате.

Глухой щелчок – и напротив вспыхнул торшер. Я машинально зажмурилась, но понимая, что торшер сам по себе включиться не мог, тут же распахнула глаза: напротив меня в кресле сидел Соломонов. Я лишилась дара речи, глядя в дымные внимательные глаза. Парализованное страхом тело лишь иногда вздрагивало от грубых сердечных толчков.

–– Ты где была? – строго спросил он, глядя на меня с откровенным недовольством. – Приличной женщине не подобает шляться ночью по городу.

–– Как ты вошел?

–– Как и ты: через дверь, – с насмешкой ответил Артур, опустив взгляд на бокал. – Ты выпиваешь?

– Что? – опешила я.

– Вот и мне интересно – что? Вино? Ладно, не важно. Значит, Антон не соврал: муж бросил тебя. Из-за чего? Из-за выпивки? Ночных гулянок? Или измен?

Я смотрела на него не моргая, а меня одолевали сомнения – сомнения в его адекватности, ну, или в моей (тут требовалось время, чтобы в этом разобраться).

– М-да, верно говорят: чем красивее баба, тем больше дегтя в бочке меда.

–– Чего ты хочешь от меня?

– Я давал тебе десять часов поартачиться, а прошло уже более двадцати. Сколько еще предложишь мне подождать? Мой юрист подготовил договор, осталось только его подписать.

– Я же сказала: ничего подписывать не буду.

– Да мало ли, что ты сказала, – разозлился Соломонов. – Тем более я тебя не спрашивал: будешь ты или не будешь. Я тебя перед фактом поставил.

Его нездоровая самоуверенность меня вывела из себя. Мгновенно подскочив с места, я злобно прорычала:

– Если тебе удалось проникнуть в мой кабинет и в мою квартиру, то это не значит, что удастся проникнуть и в мое сознание, дабы управлять мной!

Соломонов тоже подскочил с места и вмиг оказался подле. Ухватившись за мое плечо, он наклонился к лицу и, прижавшись губами к уху, горячо прошептал: