Глава пятая: Цена памяти и цветы забвения

Бавиал бежал от перекрёстка сто шагов сквозь время – или сто лет? Его ноги, израненные о камни-обманщики, оставляли следы, которые тут же зарастали колючей травой, словно лес стирал сам факт его побега. Лис, смеясь, кричал вдогонку: «Беги, мальчик-вопрос! Беги, пока не забыл, зачем начал!» – но голос растворялся в треске шестерёнок, будто часы в груди хищника сломались на слове «Никогда».

Принц вырвался, когда земля под ним провалилась в реку времени. Он упал в воду, которая не была мокрой – скорее, похожей на жидкое стекло. Вынырнул там, где ручей, усыпанный осколками зеркал, журчал мелодию забытых колыбельных. Каждый осколок, острый как лезвие, отражал обрывки лиц: то мать Бавиала, стирающую слёзы фатой, то няню, роняющую ключик в колодец, то его самого – но не принца, а тень, блуждающую между мирами. Вода, стекая по чёрным камням, оставляла на них узоры, похожие на детские каракули, а воздух пах мокрым пергаментом и горьким миндалем.

У ручья сидела Девочка-Тень. Её платье, сплетённое из паутины и стыда, переливалось серым и лиловым, словно впитало краски умирающего заката. Ткань шевелилась сама по себе, то сжимаясь в складки, как испуганная кожа, то расползаясь, обнажая руки-ветви, покрытые шрамами от невидимых игл. Лицо, скрытое под вуалью из собственных волос, мерцало сквозь пряди – то круглое, детское, с веснушками, то иссохшее, как у старухи, с губами, сшитыми чёрной нитью. В её руках, больше похожих на корни, сжимался сломанный цветок – стебель перебит, словно переломанная шея, а лепестки цвета утренней зари увядали, осыпаясь в воду жёлтыми слезами.

Вокруг неё вились мотыльки с прозрачными крыльями, на которых были начертаны слова: «Прости», «Зачем?», «Не смогла». Они садились на её плечи, превращаясь в пепел, а из их останков вырастали грибы-свечи, горевшие синим пламенем. Сама земля под Девочкой дышала, поднимаясь и опускаясь, будто под ней спал великан, обречённый видеть один и тот же кошмар.

– Можно выпить воды и забыть боль, – сказала она, и её голос рассыпался на три тона: детский смех, старческий хрип и шёпоток, похожий на скрип двери в пустом доме. – Но тогда я забуду, почему его нужно спасти…

Ручей в ответ забурлил, выплеснув волну, в которой на миг отразился Бавиал – не здесь и сейчас, а в другом времени: маленький, в короне из шипов, ломающий куклу, чтобы «освободить её от злых чар».

Бавиал подошёл ближе. Вода в ручье отражала не их лица, а моменты: вот Девочка-Тень поливает цветок, смеясь; вот она роняет его, испугавшись крика из-за деревьев; вот плачет, обнимая сломанный стебель. Вдруг отражение исказилось – вместо Девочки в воде мелькнула фигура с рыбьим хвостом, бьющаяся о камни. Её рот был сшит морской травой, а вместо голоса из горла вырывались пузыри, в каждом из которых тонул корабль.

– Почему ты его сломала? – спросил принц, чувствуя, как в груди заныла старая рана – будто жабра, которой у него никогда не было.

– Чтобы спасти от себя самой, – она подняла вуаль, и Бавиал увидел, что у неё нет рта – только шов, как у старинной куклы. – Он рос там, где не должен был. Как и ты. – Её пальцы дрожали, касаясь шва. – Одни ломают цветы, другие – судьбы. А потом называют это «жертвой».

Ключик на груди принца дрогнул. Он вспомнил няню: «Добро – это когда помогаешь, даже если тебя не просят». Но теперь, глядя на Девочку, он понял: няня забыла добавить – «Но иногда помощь хуже ножа». Снял плащ, сотканный из сумерек, и протянул Девочке:

– Используй как лейку.

Плащ, коснувшись воды, стал тяжёлым, как свинец. Девочка-Тень полила цветок, и тот ожил – но лепестки почернели, будто их окунули в чернила ночи.