Он поднял голову и увидел на другом берегу… себя. Того, каким был до леса, до ключика, до вечных вопросов. Тот Бавиал махал ему рукой, улыбаясь, а потом растворился, как сахар в чае. В этом жесте была странная милость – словно реальность, устав от его сомнений, показала ему выход. Но выход куда?

– Подожди! – крикнул принц, но эхо вернулось к нему шёпотом:

«Реальность – это то, от чего ты убегаешь. Но рано или поздно она настигает всех. Даже тех, кто уже мёртв».

Слова повисли в воздухе, как плоды на ядовитом дереве. Бавиал вспомнил, как в детстве боялся зеркал – казалось, за стеклом живёт другой мальчик, который однажды заменит его. Теперь он понял: тот мальчик и есть он сам. «Мы все – тени, отброшенные на стену пещеры, и даже пламя, создающее нас, давно погасло».

А река текла дальше, унося в своих водах обрывки его страхов. Каждая капля была зеркалом, в котором отражались миры: вот он правит королевством, которого нет; вот смеётся с друзьями, чьи имена стёрлись; вот умирает в кровати, окружённый чужими тенями… «Сколько версий себя должно утонуть, чтобы понять, что ты – не история, а рассказчик?»

И где-то в глубине, среди осколков лунного света, Рыба с крыльями бабочки снова ждала, чтобы показать кому-нибудь новый сон. Её глаза, как страницы закрытой книги, хранили вопрос: «А что, если реальность – это не место, куда ты приходишь, а рана, которая не заживает?»

Но Бавиал уже не слышал. Он смотрел на свои прозрачные ладони, пытаясь собрать их в кулак. Песок времени просачивался сквозь пальцы, и каждой песчинкой был миг, который он так и не прожил.

Глава четвёртая: Часы и ложные тропы

Лес встретил Бавиала перекрёстком, где дороги извивались, как змеи, меняя направление с каждым вздохом ветра. Принц шёл сюда три луны – или три века? Время здесь текло, как смола: то застывая, заставляя его пядь за пядью пробираться сквозь заросли чертополоха с шипами-кинжалами, то ускоряясь, стирая дни в пыль. Его сапоги, стоптанные до дыр, оставляли отпечатки, которые исчезали мгновенно, словно лес стирал память о каждом шаге.

Накануне здесь рос папоротник, а теперь стояли каменные столбы с высеченными стрелами, стреляющими в никуда. Бавиал добрался сюда, следуя за светляками-обманщиками: они мерцали узорами, напоминавшими карту дворцовых лабиринтов, но вели в тупики, где земля дышала запахом гниющих лилий. Последний светляк привел его к дереву с лицом няни – её кора шептала: «Иди прямо, дитя, пока не увидишь часы».

Небо цвета старого пергамента было испещрено трещинами, сквозь которые сочился свет, похожий на лужицы расплавленного свинца. В этих трещинах мелькали тени – то ли птицы, то ли падающие звёзды, застрявшие между мирами.

Принц шёл, чувствуя, как ключик на груди тяжелеет, будто впитывает вес его сомнений. Рубашка, некогда белоснежная, теперь была покрыта узорами из пыли, напоминающими карту забытых мест. Его волосы, спутанные ветром, стали седыми у висков – или это серебристая пыль леса въелась в них навеки? Ладони, исцарапанные шипами, заживали слишком быстро, оставляя шрамы, похожие на древние руны.

Внезапно дорогу преградил Лис. Он сидел на пне, поросшем грибами-блюдцами, наполненными дождевой водой, в которой плавали крошечные скелеты рыб. Его мех, рыжий и клочковатый, местами выцвел до серости, будто он веками терся о стены между мирами. Глаза – два жёлтых серпа – светились неестественным блеском, а усы дрожали, словно ловили звуки незримых колоколов. В его груди, вместо сердца, тикали часы с треснувшим циферблатом. Стрелки двигались назад, скрипя, как несмазанные двери в заброшенной часовне, а вместо цифр были выгравированы слова: «Никогда», «Сейчас», «После». Каждый тик сопровождался щелчком – словно лопались пузырьки с чьими-то последними вздохами.