Тени молча тянули к нему руки, и Бавиал понял: они ждут, что он – дверь без замка – станет для них ответом. Но как дать то, чего нет даже у него самого?

Ключик на груди Бавиала вспыхнул так ярко, что осветил то, что он не хотел видеть: у каждой тени на шее висел такой же медный ключик, но их – ржавые, обмотанные колючей проволокой. Некоторые ключи проросли в тела, как корни, другие были покрыты плесенью, словно пролежали в сырой земле века. На одном, совсем чёрном от времени, Бавиал разглядел гравировку – крошечную корону, как у него. Его корону. Ту, что исчезла из дворца в день, когда он… Нет, он не смел вспоминать.

– Почему? – его голос дрогнул, став похожим на шелест высохших листьев под ногами.

– Потому что они искали место, – отозвалось эхо Стража, в котором теперь угадывались голоса тех, кто задавал этот вопрос раньше. – А не причину.

Лес вдруг наполнился звоном колоколов – тех самых, что звали домой. Но теперь Бавиал понял: это не колокола. Это плач. Плач тех, кто осознал, что их жизнь была вопросом, на который они так и не нашли ответа. Звук проникал в кости, заставляя вспомнить то, чего не должно быть в памяти. Девушка из кухни, чьи руки теперь были прозрачны до локтей, протянула к нему ладонь – на ней лежал яблочный пирог, превратившийся в прах.

Он побежал, не разбирая пути, а тени следовали за ним, словно привязанные невидимой нитью. Серебряная трава под ногами впивалась в кожу осколками, оставляя раны, которые не кровоточили, а лишь светились синевой, как гнилушки в ночи. Воздух гудел молитвами на мёртвых языках, а деревья… деревья шептали его имя. Не то, что ему дали при рождении, а другое – забытое, будто вырванное из летописей.

И только ключик, горячий как уголёк, напоминал: «Ты – дверь. Но чтобы пройти, нужно перестать бояться того, что увидишь по ту сторону».

А страх, как оказалось, был единственным, что ещё связывало его с миром, где яблочный пирог имел «важное государственное значение». Миром, которого, возможно, не существовало уже сто лет. Потому что Бавиал вдруг вспомнил: садовник, которого он видел в толпе теней, умер ещё до его рождения. А девушка с пудингом… Её портрет висел в галерее предков, под слоем пыли.

Его шаги замедлились. Где-то в глубине сознания зашевелилось понимание: он уже бежал по этой тропе. Бежал, когда кони понесли его экипаж в пропасть. Бежал, когда ключик впервые засветился на обугленной шее. Бежал – и каждый раз лес встречал его как старого знакомого, давая новый шанс задать правильный вопрос.

Но на этот раз Бавиал остановился. Его рука коснулась груди, где когда-то билось сердце, а теперь зияла тишина. «Двери не боятся, – подумал он. – Они просто ждут, когда их откроют».

А вокруг, в такт его мыслям, колокола-плач сменились смехом – горьким, как полынь. Смехом тех, кто наконец перестал искать.

Глава третья: Река, в которой тонут сны

Принц Бавиал вышел к реке, чьи воды были прозрачнее воздуха – сквозь них виднелось дно, усыпанное осколками лунного света, словно кто-то разбил ночь на тысячи сияющих осколков. Берега обрамляли кристаллы, растущие из земли, как цветы; их грани отражали небо, но не то, лавандовое, а чёрное, бездонное, усеянное глазами вместо звёзд.

Бавиал подошёл ближе, и его ботинки, некогда кожаные, а теперь полупрозрачные, будто сплетённые из тумана, коснулись воды. Волны расходились молча, не оставляя ряби. Он наклонился, чтобы напиться, и замер: на поверхности не было его отражения. Лишь пустота, в которой танцевали тени – не его, а чужие, с ртами, полными песка, и руками, тянущимися к невидимому солнцу.