– Здесь отражаются только твои мысли, – прозвучал голос, и из глубины всплыла Рыба.

Её чешуя переливалась, как витражное стекло, а вместо плавников росли крылья бабочки – огромные, мерцающие синим и кроваво-красным. Каждая чешуйка показывала сцену: вот Бавиал в колыбели, над ним склоняется няня с лицом, которого у неё никогда не было; вот он скачет на коне, которого подарил отец, но конь этот падает в пропасть, которой нет в его памяти.

– Это… мои воспоминания? – прошептал принц, замечая, как его руки дрожат. Они стали тоньше, почти эфемерными, а под кожей, там, где должны быть вены, струился тусклый свет, словно кто-то вставил в него свечу из матового стекла.

– Воспоминания? – Рыба закружилась, и её крылья заслоняли «небо», превращая мир в калейдоскоп из обрывков прошлого. – Или щепки, которые ты собрал, чтобы построить плот под названием «Я»?

Бавиал потянулся к ключику на груди – он теперь был холодным, как гробовая плита. Его плащ, некогда алый, выцвел до серости, а вышитые золотом вензеля превратились в паутину. Даже волосы, всегда непокорные, как лесная чаща, лежали мокрыми прядями, словно он только что вынырнул из глубины, о существовании которой не подозревал.

– Кто ты? – спросил он, замечая, что у Рыбы слишком много глаз – маленьких, как бусины, на крыльях, на хвосте, даже на жабрах.

– Я – то, что ты потерял, когда впервые усомнился в реальности, – её голос звенел, как разбитый колокольчик. – Помнишь? Ты спросил няню: «А если мы все спим, и мир – это чей-то сон?»

Бавиал вспомнил. Тогда няня перекрестилась и сказала, что такие мысли – от лукавого. Теперь он понимал: лукавый был здесь, в воде, в кристаллах, в его собственной груди, где вместо сердца мерцала пустота.

– Покажи мне правду, – потребовал он, и река вдруг вздыбилась.

Вода стала чёрной, а в её глубине проступили силуэты: дворец, покрытый плющом, тронный зал с паутиной вместо гобеленов, и он сам – вернее, то, что от него осталось – скелет в истлевшем плаще, с ключиком, вросшим в грудину.

– Это не я! – закричал Бавиал, отшатываясь.

– Нет? – Рыба коснулась крылом его лба, и в мозгу вспыхнули образы: он бежит по лесу, уже не в первый раз, он падает в реку, он растворяется, он снова здесь… – Реальность – это то, во что ты соглашаешься верить. Даже если это боль. Даже если это ложь.

Кристаллы на берегу начали трещать, отражая теперь не «небо», а лица – сотни лиц. Садовник, девушка с кухни, каменный страж… Все они смотрели на него, и в их глазах не было зрачков, только бесконечные коридоры, ведущие в никуда.

– Тогда что я? – голос Бавиала раздвоился, словно говорили двое: ребёнок, который боится темноты, и старик, уставший искать ответы. В его груди, где раньше билось сердце, теперь зияла пустота, наполненная эхом. «Может, я – лишь сон реки? Или ошибка в черновике мироздания?»

Рыба исчезла, а её последние слова повисли в воздухе, как паутина:

– Ты – вопросительный знак в конце предложения, которого никто не написал.

Река смыла видения, снова став прозрачной. Бавиал упал на колени, и капли воды, попавшие на кожу, оставили следы – не мокрые, а обугленные, будто его тело начало забывать, как быть живым. Он смотрел на свои руки, сквозь которые теперь просвечивали кристаллы берега. «Если я исчезну – исчезнет ли река? Или она существовала всегда, даже до первого вопроса?»

Где-то вдали зазвенели колокола. Или это плакали те, кого он когда-то любил, не зная, что их больше нет? Звук дрожал в воздухе, как паутина в урагане, напоминая о том, что даже память – ненадёжный свидетель. «А если тех, кого я помню, никогда не было? Если дворец, няня, яблочный пирог – лишь декорации, чтобы скрыть, что занавес уже упал?»