Древо вздохнуло. Из трещины в коре вытек ручей смолы, превратившийся в фигуру женщины с лицом, скрытым вуалью из пепла:

– Боль – это корни, – сказала она, указывая на переплетения под землёй. Бавиал посмотрел вниз – корни были из живых нервов, пульсирующих в такт его собственному сердцу. Каждый всплеск боли в них отзывался в его висках, напоминая о том, как он в детстве падал с коня, как терял первого друга, как видел, как отец плачет в пустом тронном зале. – Без них крона достала бы до солнца, но упала бы от первого ветра.

– Тогда зачем солнце?! – крикнул он, хватая плод-слезу. Человечек внутри замер, уставившись на него пустыми глазницами. В них мерцали отражения: Бавиал в доспехах, Бавиал в лохмотьях, Бавиал в саване. «Неужели все пути ведут к одному?» – пронеслось в голове, но ответом был лишь шелест листьев, на которых вместо жилок проступали строки из его дневника: «Сегодня я снова спросил «почему» – и снова не услышал ответа».

– Чтобы корни тянулись глубже, – женщина сорвала вуаль. Под ней не было лица – только дыра, из которой сыпались зёрна. Они падали в трещины земли, прорастая кривыми деревцами с плодами-глазами. – Страдание – цена за рост. Ты думал, свет даруют даром?

Бавиал сжал плод в руке, и тот лопнул, обдав его липкой влагой. Внутри был не сок, а память – чужая. Он увидел старика, который тридцать лет копал колодец в пустыне, чтобы найти воду, но умер от жажды, так и не поняв, что копал могилу. «И это рост?» – подумал принц, вытирая лицо. «Или мы все просто черви, роющие ходы в теле мира, который даже не замечает нашей боли?»

Ветви Древа внезапно согнулись, образуя арку. За ней открылась пропасть, где парили Книги Судеб – гигантские фолианты с кожаными переплётами из человеческой плоти. Их страницы шелестели, показывая Бавиала: вот он тонет в реке смолы, захлёбываясь прошлым; вот становится тираном, чья корона впивается в череп; вот умирает в одиночестве, так и не закрыв последнюю дверь… Но среди этих сцен мелькали и другие: мать, целующая ребёнка в последний раз; юноша, бросающийся под колёса телеги, чтобы спасти щенка; старуха, отдающая последний хлеб нищему. «Страдание и жертва – одно и то же?» – спросил он беззвучно.

– Выбери, – прошептало Древо, и голос его стал мягким, как рука няни, гладящая по волосам. – Стать корнем… или плодом. Корень чувствует боль, но не видит солнца. Плод вкушает свет, но не знает, что будет раздавлен зубами того, кто его сорвёт.

Ключик на груди принца дрогнул. Он вспомнил слова лабиринта: «Ты – дверь». Но чтобы открыть её, нужно было перестать бояться увидеть, что за ней. «А если за ней – ничто? Если весь смысл в том, чтобы искать, а не найти?»

– Я выбираю… – начал он, но ветер сорвал слова, унеся их в долину, где тени подхватили их и запели, как погребальную песню.

Древо засмеялось, и из его кроны полился дождь из слёз. Каждая капля, попадая на кожу Бавиала, оставляла надпись:

«Страдание не имеет «почему». Оно просто есть – как ты».

«Боль – это язык, на котором мир говорит с нами».

«Ты спрашиваешь «зачем» – но вопрос уже ответ».

Одна из капель попала в глаз, и принц увидел себя со стороны – маленького, с ключиком на шее, который спрашивает няню: «А Бог тоже плачет?». Няня тогда молчала, но теперь ответ пришёл сам: «Он плачет через нас. Мы – Его слёзы».

Когда дождь кончился, на горе осталось лишь семя – чёрное, с прожилками золота. Оно пустило корень в трещину между мирами, где начало расти, обвиваясь вокруг оси вечности. А где-то внизу, в долине, тень с ключиком брела к новой горе. Её шаги были тяжелы, но в каждом отпечатке оставался шёпот: