– *«Я есмь Сущий… но и ты – тоже ничто. Песчинка, осмелившаяся усомниться в ветре».*

Ключик на груди Бавиала вдруг раскалился докрасна, прожигая кожу. Он закричал – не от боли, а от ярости. Пламя лизало осколки, сплавляя их в кривое зеркало, где мелькали тени:

– Няня, вяжущая саван из его детских локонов.

– Лис, вырывающий стрелки из своих часов и вставляющий их в глаза птенцам.

– Он сам, бегущий по кругу с ключиком, который открывал только одну дверь – в следующую ловушку.

«Я – вопросительный знак в предложении без слов», – понял он, сжимая осколок так, что стекло впилось в мясо ладони. Кровь текла по руке, но теперь она была чёрной, как чернила, которыми пишут эпитафии.

А лабиринт, уже мёртвый, прошептал в последний раз, обваливаясь кусками потолка:

– Ты – дверь. И ключ. И слепой, который ищет замок в кромешной тьме…

На полу, среди обломков, засветилась надпись, выжженная пламенем ключика:

– *«Свобода воли – это когда ты выбираешь, в какой клетке петь».*

Глава восьмая: Корни солнца

Бавиал выбрался из лабиринта через трещину в собственной тени. Когда последнее зеркало разбилось, он упал не вниз, а сквозь – сквозь слои времени, сквозь пелену забытых им же самим воспоминаний. Его тело, израненное осколками, теперь светилось изнутри, как фонарь из пергамента. Ключик на груди почернел, вобрав в себя весь страх лабиринта. Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь эхом его шагов. В воздухе витало что-то осязаемое, как туман, но не холодный, а липкий, словно смола, сочащаяся из трещин.

Путь к горе лежал через Долину Шёпота. Камни здесь казались живыми: они стонали, кричали голосами тех, кто так и не нашёл ответа. Бавиал слышал шёпот, но не мог разобрать слов. Они звучали как тысячи голосов, сливающихся в единый гул, от которого хотелось заткнуть уши. В тени деревьев прятались тени, напоминающие призраков. Они следили за ним, но не приближались, словно боялись, что он увидит их истинную сущность.

Гора возвышалась, как гигантская гробница, закрывающая собой всё небо. Её склоны, покрытые чем-то похожим на ногти, впивались в землю, будто кто-то царапал небо в агонии. Эти ногти были разных размеров и форм, некоторые напоминали человеческие пальцы, другие – когти неведомых существ. С каждым шагом подошвы сапог Бавиала прилипали к тропе, словно она была покрыта смолой. Но это была не смола, а слёзы, застывшие, как янтарь, с пойманными внутри мгновениями чужой боли.

Вот мать, целующая мёртвого ребёнка. Вот воин, ломающий меч о камень. Вот он сам, в короне из шипов, роняющий ключик в колодец. Эти образы всплывали перед его глазами, как призраки прошлого, заставляя сердце сжиматься от боли.

На вершине горы росло Древо. Его ствол, искорёженный шрамами, напоминал спинной хребет, покрытый тысячами трещин. Вместо листьев – рваные клочья пергамента с надписями: «Зачем?», «Почему я?», «Доколе?». Плоды, висящие на ветвях, были прозрачными, как слёзные пузыри, внутри которых бились человечки, корчась в конвульсиях.

Бавиал подошёл ближе и коснулся ствола. Кора под его пальцами зашевелилась, складываясь в лица: старуха с зашитыми нитками глазами, ребёнок с ртом, полным червей, юноша, выгрызающий собственное сердце. Эти лица смотрели на него, но не говорили, а лишь шептали, заставляя кровь стынуть в жилах.

– Ты пришёл за ответом или за новым вопросом? – зашелестело Древо. Голос звучал так, будто тысячи перьев скребли по камню, вызывая у Бавиала мурашки по коже.

Принц поднял голову и посмотрел на Древо. Его глаза, привыкшие к темноте лабиринта, теперь видели то, чего не должны были видеть. В стволе дерева он заметил движение: лица, которые он только что видел, начали оживать, превращаясь в тени, которые обвили его со всех сторон.