В центре площади возвышалась статуя с закрытыми глазами. Её мраморные веки, покрытые позолотой, были сомкнуты, а руки протянуты вперёд, будто она роняла невидимую чашу – символ веры, которую нельзя наполнить. У подножия горели сотни свечей, но пламя было чёрным и холодным – оно не плавило воск, а выедало в нём пустоты, похожие на кричащие рты. Каждая свеча – обет молчания, каждая дыра – вопрос, заданный слишком громко.

– Почему она не смотрит на вас? – спросил Бавиал у старика, рисующего на земле знак бесконечности костяной палочкой.

Тот поднял голову. Под капюшоном не было лица – только впадины, как у статуи, и рот, зашитый чёрной нитью. Палочка дрогнула, выводя ответ:

– Чтобы мы не узнали, что её глаза – пустые колодцы.

Принц приблизился к статуе. Ключик на груди, холодный как лёд, вдруг забился, будто пытался вырваться. В трещинах на её шее он увидел движение – не тени, а нечто иное: крошечные руки, лица, рты, слипшиеся в немой молитве. Это были жители. Нет, не те, что ползали вокруг – их души, вмурованные в камень, как кирпичи в стену.

– Они… внутри? – Бавиал отшатнулся.

Старик кивнул, рисуя новый знак – глаз, пронзённый стрелой.

– Она берёт лучших. Тех, кто задаёт вопросы. Чтобы остальные могли верить.

Фраза повисла в воздухе, как дым от чёрных свечей. Бавиал понял: статуя – это алтарь, где истину приносят в жертву ради иллюзии порядка. Её закрытые глаза – не благословение, а приговор. Современные храмы, подумал он, мало отличаются от этого мрамора – там тоже молятся не Богу, а тишине. Обряды становятся ритуалами подавления, где свечи горят не для света, а чтобы скрыть тьму. Вера превращается в торговлю: «Принеси сомнения – получи утешение. Отдай разум – обрети покой».

Он посмотрел на жителей, царапающих землю. Их молитвы – не диалог с божественным, а монолог страха. Они поклоняются не тому, что спасает, а тому, что оправдывает их слепоту. «Разве не так и за стенами церквей? – мелькнуло в голове. – Священники шепчут о любви, но сжигают инакомыслящих. Иконы плачут кровавыми слезами, но никто не спрашивает, откуда взялась краска…»

Статуя глумилась беззвучно. Её пустые глазницы были зеркалом – каждый видел в них то, что хотел: одни надежду, другие – расплату. Но правда оставалась запертой в колодцах, как кости в катакомбах. Идолопоклонство, понял Бавиал, начинается не с золотых алтарей, а с отказа искать ответы. Когда ритуал важнее совести, а догма – милосердия.

– Вы строите стены из тех, кто мог бы их разрушить, – прошептал он, но старик уже рассыпался в прах, оставив после себя лишь костяную палочку – символ хрупкости слепой веры.

Внезапно статуя застонала. Её веки дрогнули, и сквозь щель брызнул свет – слепящий, безжалостный. Бавиал закричал, закрывая лицо руками, но свет проникал сквозь кожу, выжигая в памяти образы.

Он видел, как город строился – не из мрамора, а из костей тех, кто усомнился. Как первые жители, ещё с глазами, вырезали статую, копируя облик Той, Что Смотрит Сквозь Время. Как в день завершения она открыла глаза – и все, кто встретился с её взглядом, обратились в камень, став фундаментом для новых стен.

– Высшая сила… – прошептал Бавиал, падая на колени. – Это страх. Страх увидеть, что за ликом богов – лишь наше отражение.

Ключик взорвался болью, и принц понял: статуя – дверь. Та самая, которую он должен открыть. Но что будет, когда он повернёт ключ в пустоте?

Свечи погасли. Жители замерли, подняв головы к статуе. Их капюшоны упали, обнажив лица – точные копии Бавиала. Каждого.

– Ты – один из нас, – заговорили они хором. – Ты построен из тех же вопросов.