Затаив дыхание, я смотрела на доктора Робинс, чувствуя глубокое восхищение. Он действительно всей душой болел за своё дело и пациентов. Внезапно, словно почувствовав мой взгляд на себе, мужчина обернулся и, наконец, заметил меня. Его глаза расширились от удивления и чего-то ещё, что я не смогла разобрать.

– Эта девушка борется за свою жизнь, и только ваше немедленное согласие может её спасти. – громко заявил он, жестом указав в мою сторону. – Даже если вы всё равно откажетесь, я свяжусь с организацией доноров, но это займёт время. В конце концов, мы всё равно получим органы. Моя пациентка ещё жива, но это лишь вопрос времени – часы, дни, недели… или несколько месяцев. Ей сложно подобрать донора, да ещё и совместимого с её группой крови. Но прямо сейчас, пока сердце вашей сестры ещё бьётся – это, возможно, последний шанс для неё…

В этот миг надежда вспыхнула во мне с новой силой, захватывая всё моё существо. Сенатор перевёл взор с доктора на меня, и я почувствовала тяжесть этого взгляда – тёмные глаза, казалось, прожигали меня насквозь. В них читалась боль, ярость, отчаяние, но где-то в глубине, как крошечный маячок в бушующем море, мелькал огонёк сомнения. На какой-то миг мне показалось, что он колеблется, борется с самим собой. Но уже через минуту незнакомец разрушил все мои надежды одним-единственным словом:

– Нет.

Ярость душила меня, а боль потери сестры разрывала на части. Я стиснул кулаки до побеления костяшек, сдерживая рвущийся наружу крик отчаяния. Всё, что осталось от Евы – её безжизненное тело, подключённое к аппаратам, поддерживающим биение сердца. Эта стерильная белизна больничной палаты, навязчивый запах лекарств, жалостливые взгляды персонала – всё это вызывало тошноту. Хотелось сбежать, стереть из памяти весь этот день, час, чёртову минуту, когда жизнь разделилась на «до» и «после». Но навязчивый доктор Робинс не давал мне покоя, догнав меня уже на парковке и прося пожертвовать органы сестры неизвестным людям.

– Сенатор Викторов, будьте благоразумны! – взмолился он, и в его голосе слышалась неподдельная мольба. – Тело вашей сестры уже мертво, мозг не функционирует. Но её сердце ещё бьётся. Разве вам не жалко эту девушку?

Я проигнорировал его слова, сосредоточившись на хрупкой фигуре, стоявшей неподалёку. Что-то в ней заставило меня остановиться.

– Как вас зовут?

– Л…Лиана. – заикаясь, ответила она.

– Подойдите сюда. – приказал я, не отрывая от неё взгляда.

Она послушно сделала шаг, затем ещё один, медленно приближаясь. Остановившись рядом, Лиана подняла голову, и я утонул в её огромных глазах цвета горького шоколада. В них читались такая пронзительная мольба и отчаяние, что у меня перехватило дыхание. На мгновение я забыл о своей боли, заворожённый этой беззащитностью. Мой взгляд скользнул по её хрупкой фигуре – юной, такой беззащитной. В голове промелькнула мысль: ей бы жить, любить, смеяться… Но смертельная бледность её лица и дрожь тонких пальцев неумолимо напоминали о близости конца.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать пять…

Я задумчиво кивнул, слова врача эхом звенели в голове.

«Сердце Евы… отдать этой незнакомке?» – мысль об этом казалась кощунством, предательством. Я никогда не обсуждал с ней такие вещи, даже не подозревал, что она дала на это своё согласие. Но Робинс был прав – сестре оно больше не нужно, а девушке…

– Что с твоим сердцем? Ты действительно умираешь?

– Да. У меня сердечное заболевание, которое нельзя ничем вылечить, поможет лишь трансплантация сердца. – ответила она, её голос дрожал от волнения.

– Какая у тебя группа крови?