После завтрака Тервер охотно отпустил Ильду на прогулку с Олеором, и они пошли вдвоём по утренним, свежим и ясным, улочкам Майдаля, мимо полчищ кафе с тёплым ароматом выпечки и мимо полчищ встревоженных, не находящих себе места голубей.

– Ты вешал моему отцу на уши лапшу, чтобы понравиться?

– Нет. – спокойно, хотя слова Ильды и задели его, сказал Олеор, – Я действительно увлечён тем же, что и твой отец, и то, о чём мы говорили…

– Ценность безделушек и барахла! – перебила Ильда, – Нет! Дай мне сказать! – остановила она его, заметив, что он собирается возражать, – Я понимаю: музеи, редкости, память – всё это необыкновенно и прекрасно и содействует воспитанию в человеке уважения к истории города и предков! Но…да в болото все ваши ценности! Если вы, воспитанные и цивилизованные обожатели искусства, и есть тот самый идеал человека и человеческих ценностей, то да!.. В болото все музеи и пускай издохнут все композиторы и художники! Я ненавижу это холодное; холодное и высокопарное! Ненавижу, ненавижу! Я хочу живое, радостное: пускай искусством будут булки с корицей и шоколад, и воробьи, и голуби, и шум, и бред, и беспорядок, и длинные ленивые вечера, и бесполезные бессонные ночи, и Мари, которая хохочет над пустяками, и Ландо! Да, Ландо, которого ты терпеть не можешь: а я думаю он больше чувствует милое и красивое, и ценное! Потому что дело не в цене, а в том, как это отзывается в человеке, и дело не в понимании и не в том, как ты профессионально играешь на саксофоне, а в том, как ты умеешь искренне улыбаться и в том, как ты волнуешься, когда играешь!

– Вот как.

И молчание. Пожалуй, Олеор меньше высказал бы своего презрения, если бы в открытую сказал, что ему дела нет до её мнения, потому что она тупая и ничего не понимает в этом. Но он молчал.

– Зачем я пришёл сегодня так рано, – начал Олеор спустя пять минут, – Я подумал, ты не знаешь: опять убитая девушка. И никаких догадок, кто бы мог это сделать.

– Опять в Лебедином парке?

– Нет. На Береговом бульваре. И та же история: задушена, и вырвано сердце. Передёргивает, как подумаешь.

– И что же? Услышал новость про убийство и бегом ко мне с утра пораньше, чтоб и я была в курсе?

– Ильда. – он остановился и развернулся к ней лицом. Она сделала то же. – Ты сложная и капризная девушка: говорю тебе правду, как ты любишь. Говорю, как думаю. Ты сложная. Но ты нравишься мне. Сильно нравишься, и что бы ты не сделала, какую дурость бы не выкинула… – он неловко усмехнулся и взял её ладони в свои. Нежно взял, правда нежно, и Ильда понимала, что он в самом деле нежен сейчас, осторожно сжимая её пальцы в своих, но необъяснимое отвращение захлестнуло её. Она не вынула рук, ничем не показала, что ей неприятно его прикосновение: неприятно, будто два тёплых куска мяса ласкали её руки. "Что со мной? – он же нежен, он красив!" – спрашивала она себя, но ответа не было, было только непонятное отвращение.

– Не ходи одна после того, как стемнеет, – говорил Олеор, – А если тебе нужно, я всегда готов проводить. Я буду рядом. Не надо ложной гордости, просто проси помощи – и всё.

А Ильда едва слышала его: всё её сознание сосредоточилась в её руках. В руках, которые терпели тёплые ладони Олеора, его гадкие, лишние, нежные ладони. Убери их, убери, зачем ты ласкаешь меня! Убери. Убери. Убери. Догадайся же, пойми, что мне не нравится. Пойми, почувствуй напряжение в моих ладонях, прочти по моим глазам! Прочти по глазам, о, слепец, или я буду ненавидеть тебя!

Его шаг вперёд. Ильда чувствует, как он прислоняется к ней, и как всё её тело в импульсе поддаётся ему навстречу, словно Олеор магнит, притягивающий каждую клетку, и каждая клетка отзывается дрожью на притяжение.