– Я и не знаю, где она, и есть ли она. Я много смотрела городских реликвий у папы, но ничего подобного не видела.

– Должна быть. Ты поищи хорошенечко. Или спроси.

Ильда кивнула. Помолчала недолго. Потом спросила:

– А ты веришь, что голуби – это ангелы?

Ландо засмеялся.

– Скажи! – настаивала Ильда, видя, что он хочет избежать ответа.

– Голуби не могут быть ангелами. Они курлыкают и клюют зёрнышки.

– Нет, – засмеялась Ильда, – Ты мне не про зёрнышки, а про своё мнение!

– Действительно, – сказал Ландо, – Откуда нам знать, что должны есть ангелы: облака с сахаром или зёрнышки. И что они должны делать: петь и играть на арфах или курлыкать. Достаточно с них того, что у них есть белые крылья. Почему бы голубям и не быть ангелами?

– Звучит логично.

– Правда? Спасибо!

Он посидел, сосредоточенно наблюдая за желтогрудым воробушком, шныряющим у него под ногами. Потом встал.

– Мне надо идти, иначе Олеор надаёт мне подзатыльников.

– Почему Олеор такой небрежный с тобой? Олеор обычно чересчур вежлив и корректен, его сложно вывести из себя. Ты нарочно раздражаешь его?

– Не то чтобы нарочно, – почесал затылок Ландо, – Его злит, что я из бедной семьи. Когда он первый раз услышал, что у нас нет ни генеалогического дерева, ни Книги Предков, он чуть не сломал об мою голову саксофон.

– Ты из бедной семьи? – воскликнула Ильда, – Как же ты попал в Белладонну и в Золотую Молодёжь?

– В Золотую Молодёжь я вовсе не попадал – меня туда не пускают. А в Белладонне, в Чайке и у Гордея я играю благодаря Олеору. Раньше я играл ещё один в маленьких чайных и кафе, но Олеор запретил мне "позорить его голову". Я побоялся, что он меня выгонит, и перестал. Но Олеор играет для себя, для удовольствия, а мне нужны деньги.

"Подумать только!" – пробормотала про себя Ильда, – "Что теперь скажет Мари про своего Невероятного, когда я сообщу ей, что он нищеброд?"

– Иди. А то, чего доброго, выгонит. До встречи.

– До встречи, – Ландо улыбнулся и, не спуская с губ рассеянной и безмятежной улыбки, поспешил вглубь Воробьиного сквера.

– А он славный. – сказала Ильда себе и склонилась над страницами.

Время за чтением прошло незаметно. Сумерки наступили быстро, как и всегда. Ильда собиралась уходить, но не закрыла книгу, а сидела, задумчиво поглаживая пальцами страницы, словно была слепой и могла прочесть наощупь. Кто-то коснулся её волос, и она вздрогнула и едва сдержала крик – он подобрался бесшумно, как призрак, и стоял позади неё. Она видела тень: высокий и широкоплечий; но боялась обернуться, ей казалось, пошевелись она, и всё кончено. Он вздохнул, и его тихий вздох вывел её из паралича ужаса: Ильда обернулась. Парень в белой толстовке держал в руке цветок петунии – цветок с её волос – и, опустив белёсые ресницы, смотрел на него. Петуния темнела в его пальцах, точно в мраморных.

"Мы с ним знакомы." – думала Ильда, – "Да, знакомы точно. Но как его зовут? Почему я не помню, как его зовут?"

Он оторвал взгляд от цветка и поднял глаза на неё: голубые, томно подёрнутые веками. Странные глаза: кроткие и нежные, но измождённость, неведомая, почти болезненная упрямость делали взгляд острым, как сталь. Глаза словно не могли сосредоточиться на одном чувстве, они то потухали в усталую кротость, то снова напрягались, ища в себе силы на твёрдый взгляд. Ильда пыталась отвлечься на другие его черты: запоминающиеся черты – она бы вспомнила его, если б видела до того; но голубые глаза поймали её в западню, и она не могла от них оторваться. Он развернулся и пошёл вон, держа в руке петунию цвета сумерек, которые были сейчас. А Ильда стояла, как зачарованная, не в силах ни оторвать от парня взгляду, ни побежать вслед. Только когда он исчез, она воскликнула, осенённая: