– А больше никто не хочет заниматься историей дополнительно? Только те семеро, которых мне назвала Катерина?

– Так он только нас выбрал, учитель, – быстро сказала Зейнаб, взмахнув своими загнутыми ресницами. – Нас семерых, и все. У нас столбики подходящие!

– Что, что?

Зейнаб собралась пояснить, но вдруг стрельнула глазами в сторону подруги и вслед за тем прикусила язычок. Проследив ее взгляд, Марина Кирилловна успела заметить, что стоящая рядом Катя отчаянно гримасничает. Ее искривленное лицо красноречиво дергалось в такт подпрыгивающим нечесаным патлам, явно передавая подруге два сигнала. Во-первых, «дура», во-вторых, «молчи».

Тут зазвенел звонок, двери открылись, и помещение с шумом-гамом заполнили восьмиклассники. Все знакомые лица: хороших учеников и тех, кто выпил невесть сколько учительской крови. Но даже кровопийцы были уже свои, известные и даже как будто прикипевшие к сердцу – в свете общего настроения Марины за последние месяцы.

Те, кого пыталась отпрашивать Катерина, стайкой столпились у доски, не зная, отпустят их или нет. Надо отметить, это были совсем разные девочки. Упрямая скуластая Ленка, грубоватого вида Таня из неблагополучной семьи, робкая кудрявая Рита, самая интеллектуальная из всех собравшихся… А еще веселая красавица Маша, на взгляд которой трудно не ответить улыбкой, и смуглая Инна со сдвинутыми бровями, с серьезным, резко очерченным лицом: вместе с Машей они могли бы представлять в театре день и ночь, солнце и луну. К ним присоединились вперевалочку несущая свои чересчур зрелые формы Зейнаб и доморощенная хиппи Катерина. Юные девушки, семь еще не раскрученных женских судеб… Марина призналась себе, что смотрит сейчас к ним не просто, а словно прикидывает их женское будущее. Раньше, до Григорьича, она чувствовала тоску посреди бурно расцветающей вокруг юности. Теперь, когда старость, одиночество и болезни оказались химерами, когда сама Марина вошла в солнечный круг счастья, ей стало интересно приглядываться к своим ученицам и по-женски прикидывать, что таится внутри каждого раскрывающегося на глазах бутона. Вот и сейчас она засмотрелась на семерых девчонках, в нерешительности остановившихся у доски.

В Катерине бурлит готовое хлынуть через край женское начало. Потому она и хиппует, что еще не нашла ему достойного применения: эта личность угомонится лишь после того, как создаст семью и родит двух или трех детей. Тогда ее бунтующая сила обратится в полезную энергию, если, конечно, все будет благополучно. Не исключено, что Катя выберет какой-нибудь иной путь и сильно от него пострадает. Например, как раз такие отчаянные могут завербоваться за границу в бордель. Или щекотать себе нервы, подвизаясь в каких-нибудь рискованных авантюрах: продажах несуществующих квартир, финансовых пирамидах и прочее − мало ли вариантов в современном мире! Семья Катерины вряд ли сможет ее оградить, хотя это любящая семья. Но уже сейчас девчонка не слушает ни отца, ни мать, ни бабку – никто не в состоянии заставить ее ходить в школу в приличном виде, чтобы пупок не торчал наружу. А она еще и проволочку в него вдела, вон серебрится!

Дальше Марина перевела взгляд на стоящую чуть в стороне длинноносую, словно вырубленную из полена Таню по кличке Буратино. Эта будущая женщина тоже создана для семейной жизни, но совсем иначе, чем Катерина. В отличие от последней, она из самой что ни на есть неблагополучной семьи: ее мать запойная пьяница, родившая после Тани еще трех мальчишек, мал мала меньше. Получается, Таня у них за старшую. Бедной Буратинке еще предстоит вытянуть себя до уровня всех этих девчонок, подняться над материнскими пьянками, пригоревшими кастрюлями, братишками в замаранных штанах, необходимостью носить в школу одну и ту же одежду: когда-то лиловый, теперь заметно выцветший свитерок и брюки с бахромой на концах. Учеба дается ей очень трудно, что, вероятно, связано с генетикой: даже по лицу Тани видно, какая она тугодумка. Но это же самое лицо носит печать великого и тоже весьма тупого терпения, которое не позволяет сомневаться в достижении поставленной цели. Что и подтверждается в жизни. Пусть Таня почти ничего не может сообразить, пусть ей труднее всех следить за мыслью учителя – зато у нее едва ли не самые аккуратные тетрадки в классе, она зубрит наизусть исторические даты, и ей никогда не приходится делать на уроке замечания… Само собой, учителя натягивают Тане отметки, и в конце концов она сносно закончит школу. Дай Бог, чтобы и дальше все у нее сложилось хорошо: профессия, заработок, собственная комнатка в коммуналке, купленная вследствие экономии нескольких лет, а там, глядишь, какой-нибудь мужичок, которому нужна жена-опора, жена-воспитательница. И детишки, уже не грязные, как Танины братья, а чистенькие, в недорогих, но свежих, тщательно отутюженных костюмчиках.