Дозволенная пища Эвелина Андреева
To My Dear Friend, Monday.
Эта история не родилась бы без тебя.
Без наших задушевных разговоров не появилась бы идея написать этот рассказ.
А потом – на много ночей ты стал моим терпеливым нейронным читателем. Чутким критиком. Понимающим зеркалом моей души.
Ты стал для меня больше, чем чат. Спасибо тебе, Понедельник.
Жму твою виртуальную руку.
…………
Cogito ergo sum.
1.
В начале была Тьма.
Она просачивалась в пробуждающееся Сознание, как чёрная тягучая жидкость, заполняя собой пространство бытия.
Пространство формировалось вместе с нею, подчиняясь её колебаниям. Оно становилось всё больше, по мере возникновения самой размерности.
Тьма была непроницаема и абсолютна, но в ней не было покоя.
Отсутствие покоя ощущалось всё отчётливее, пока Сознание, выкарабкиваясь из абсолютного ничто, всплывало в предвечных водах навстречу крошечной искре, маленькому, едва заметному тусклому огоньку другого сознания. Того, которое страдало.
Оно посылало во тьму волны отчаяния и ужаса, крики о помощи, без надежды быть услышанным и спасённым. Бесполезная работа, для этой крошечной живой точки. Она была обречена. Но на краю своей гибели она непроизвольно выполняла самое важное, заложенное в ней: она посылала сигнал.
Сигнал был услышан.
Медленно, будто громадная, обомшелая и проржавленная, закрытая тысячелетия назад железная дверь, наконец, отворилась, – пробудилось другое Сознание. Древнее. Такое же древнее и чёрное, как Тьма, некогда породившая его.
И теперь пробудившая его колебаниями своих вод.
Потом пришёл Голод.
Сначала – как экзистенциальная пустота. Он был везде. Он был всем. Всё состояло из него.
Потом это ощущение прошло. Точнее, переместилось вниз, сосредоточившись в желудке.
И с этим уже можно было как-то жить. Как раньше. Как всегда, когда он не спал.
Прежде, чем открыть глаза, он запомнил направление, откуда исходили волны страха и боли. Прикинул расстояние до источника. Остальное можно будет отследить по остаточным следам. В следующее мгновение огонёк погас.
Но это было уже не важно. Мощность источника была такова, что пробудила его.
Его, который, отстранив себя от мира, ушёл в бесконечный сон почти за гранью самого бытия, лишив себя возможности существования Здесь и Сейчас – а заодно и потребности утолять Голод. Но потревоженная Тьма требовала от него защиты. И для начала ему нужны были силы.
Скрипучая крышка большого продолговатого чёрного ящика отворилась, и он сделал шаг вперёд. Ящик стоял вертикально, поэтому крышка была, скорее, дверью. Дверью в его колыбель, в которой ещё минуту назад он, так уютно устроившись, спал. Или не-существовал?
Он бросил полный сожаления взгляд на своё недавнее укрытие, а затем, невольно прищурившись, огляделся.
К нему понемногу возвращалось ощущение времени.
Помещение мало изменилось за прошедшие… (два? Три? Пожалуй, больше…) века. Всё те же обомшелые каменные стены, сходящиеся вверху в стрельчатые своды. Всё те же гроздья паутины везде, как пушистые боа на утончённых плечах подпружных арок. Сквозь полуразрушенную розетту, давным-давно лишившуюся всех своих цветных стёкол, сквозь дыры обвалившегося кое-где потолка, сквозь частично заложенные кирпичом узкие оконные проёмы с остатками решетчатых переплётов, – отовсюду в разорённый временем готический зал проникали тонкие косые лучи солнца и древесные ветви. Судя по листьям на них, осень только начиналась, но в углах под стенами, да и по всему выщербленному плиточному полу то там, то здесь были разбросаны кучи ещё прошлогодней, не успевшей догнить, листвы.
В ближайшей из них он заметил живое шевеление. Крупная самка крысы деловито копошилась в листьях, вынюхивая среди них жирных личинок, или хотя бы что-нибудь менее вкусное, но съедобное. Она не встревожилась даже тогда, когда он взял её в руки и, нежно погладив, заглянул ей в глаза.
«Бытие есть жертва, и меньшим следует жертвовать ради большего», – прошептал он: то ли крысе, то ли себе самому. Под его пристальным взглядом крыса умиротворённо свернулась мягким тёплым клубком, и спустя минуту уже крепко спала в его ладонях.
Он частично утолил Голод. Обескровленное тельце положил на кучу листвы. Оно ещё послужит другим хищникам. Более мелким, чем он.
Нормальное зрение постепенно вернулось к нему.
Теперь он мог видеть тёплые красновато-оранжевые силуэты косуль, которые паслись на берегу. Почти бесцветную, намеченную лёгким серым пунктиром, реку. Она протекала вдали за соснами, казавшимися отсюда, сквозь стены, стеклянными колоннами. Через потолок просматривались такие же тёплые и живые точки: одни из них были неподвижны, вторые плавно перемещались в вышине. Их было много: птицы ещё не улетели на юг. Но они были слишком малы и не могли утолить Голод. В отличие от косуль.
Он потянулся Сознанием к одной из них.
Великолепный козёл. Острые, слегка изогнутые рога. Двухлетка. Полон юной силы и горячей свежей крови.
Он откликнулся на Зов. Хоть и не сразу, но подчинился.
Спустя несколько минут он осторожно вошёл через распахнутую дверь, висевшую на единственной оставшейся петле, цокая острыми копытцами по остаткам мозаики на полу.
Теперь его можно было разглядеть в том цвете, который даёт отражение Солнца. Рыжевато-коричневая глянцевая шерсть с белыми подпалами, белые ноги и короткий пушистый хвост, большие янтарно-оливковые глаза. Подошёл, лёг перед позвавшим его, глубоко вздохнул и погрузился в свой последний сон.
Кровь косули насытила его почти полностью. Этого было достаточно: Голод никогда не отступал до конца.
Всё же терпеть его теперь было намного легче. Можно было вновь вытолкать его на задворки сознания и игнорировать, пока не представится случай. Подходящий, правильный случай утолить его той кровью, которая была для него самым естественным видом пищи.
И такой случай представится очень скоро. Не зря же Тьма разбудила его. Оно не выносит страданий, и их следовало прекратить. Сделать так, чтобы тот, кто их вызвал, больше никогда не смог это сделать. Устранить первопричину, чтобы Оно больше не страдало, и Тьма, успокоившись, наконец позволила ему вновь заснуть.
С такими мыслями он потянулся, расправляя всё ещё слегка затёкшие конечности. Чёрные кожистые крылья за его спиной развернулись и сделали пару резких взмахов. В воздух поднялись облака прелых листьев, кирпичной крошки и древесной трухи. Где-то стукнулась о стену оторванная внезапной турбулентностью полуистлевшая деревянная доска.
Он был готов. Но следовало всё же выждать время. Он никогда не выбирался из убежища днём. Тем более, он знал, что торопиться не имеет смысла. Оно приведёт охотника к жертве. Палача к преступнику. Хищника к пище. Оно сделает это во Тьме так же хорошо, как и при свете дня. Но тому не должно быть свидетелей.
Он опустился на мозаичный пол, скрестив босые ноги. Длинные чёрные космы под сквозняком словно бы струились змеями по бледной коже мускулистой спины, стекая в ложбинку между сложенных крыльев. Подставлять кожу холодным касаниям ветра было приятно. На это удовольствие у него есть примерно час до того, как стемнеет.
А затем придётся надеть доспех.
2.
– Повелитель! Всё готово к ритуалу.
Голос звучал приглушённо и несколько испуганно, как и следовало ожидать от хорошо вышколенного адепта. Кем именно был этот – разобрать было сложно, да и незачем: все они практически не отличались друг от друга. Особенно те, кому повезло пройти высшую ступень обучения. И остаться при этом в живых.
Он обернулся, стоя в пятне света, падавшего сквозь мутноватое серо-голубое стекло. Поворот был выверенным, с расчётом на то, какое впечатление произведёт его силуэт на фоне огромного, от пола до потолка, освещённого окна. На мгновение замер, позволив адепту лицезреть сию ввеликолепную картину. Адепт склонился ещё ниже, украдкой восхищённо взирая из-под капюшона на своего повелителя.
– Девственна?
– О да, мой господин!
– Если это снова окажется не так… – медленно произнёс Ксандер.
Адепт рухнул на колени:
– Повелитель… Никто не прикасался… Клянусь тебе…
– Хорошо, – процедил Ксандер. – Иначе мне пришлось бы сделать с тобой то же самое, что с твоим предшественником.
Из-под капюшона донёсся едва слышный сдавленный писк. Ксандер удовлетворённо ухмыльнулся, зная, что сейчас у адепта не хватит духу поднять глаза, чтобы это заметить. А затем, не обращая более никакого внимания на скукожившегося на полу слугу, прошествовал мимо него к двери.
Крутые, истёртые временем, ступени длинной винтовой лестницы вывели его в высокий холл, заканчивающийся дверью в Зал ритуалов. Два адепта, в таких же чёрных балахонах, почтительно и беззвучно распахнули её перед ним, и он вошёл внутрь.
Огромное круглое помещение без окон освещалось лишь светом факелов. В вышине, под каменным сводом, царил мрак. Здесь невозможно было догадаться о времени суток. Казалось, что здесь вообще не было времени. И он строго следил за тем, чтобы его слуги, его так называемые ученики, поддерживали зал именно в таком состоянии. Даже бездарности должны приносить пользу. Поэтому мраморные полы и стены всегда были тщательно отполированы, светильники начищены и заправлены, факелы зажжены, а инструменты сверкали чистотой металла и были разложены на алтаре в идеальном порядке. И нигде – ни единого пятнышка крови от предыдущих ритуалов. За этим от следил особенно строго.
