Нетопия Ная Ревиоль

Шаланды, полные кефали,

В Одессу Костя привозил,

И все биндюжники вставали,

Когда в пивную он входил.

Синеет море за бульваром,

Каштан над городом цветёт.

Наш Константин берет гитару

И тихим голосом поёт…

Богословский Н.

Ветер и свист напоминали, что шторм ещё в разгаре. Плавбаза «Восток» переваливалась, как утка на сносях. Старпом Якорев ставил прогноз, что через минуту-другую начнётся белый шквал, а капитан Сотников оцепенело смотрел в лицо бушующей стихии и пришлёпывал губами в беззвучном монологе.

– Что вы сказали? – встрепенулся Якорев.

– Рыба. Трюма набиты, а палуба чиста. Вовремя успели погрузиться.

Из-за смещения центра тяжести судно с большим количеством груза на палубе находится под угрозой опрокидывания. Когда корабль наклоняется, его центр плавучести перемещается.

– Не забывайте дышать, Якорев. Говорят, дышать полезно.

– Кэп, вы не сделаете объявление городу?

– Зачем мне старпом, если всё приходится делать самому?! Разбуди священника и возвращайся. Это его работа – успокаивать и наставлять на встречу с Господом.

– А как городу поможет вера?

– Вера – рыбиум для народа. Пока они с довольной рожей будут ждать благословления, мы будем пытаться выжить.

– Но, отец Сергий… – Якорев нахмурился. Он и в спокойные времена не решался тревожить Сергия.

Странно: бывший матрос ни с того ни с сего подался в священники… Капитану не нравилось подобное переобувание.

– Якорев, проверь трюмы! Если сифонит, откачать воду! Брешь заварить! Блаженного Сергия вниз – пусть занимается насосами.

– Но… он же святой отец… – мямлил Якорев. – Дела мирские его больше не касаются. Он так и заявил месяц назад.

– Если все прикинутся святошами, кто будет спасать плавбазу?! Наш Сергий – вахтенный матрос Сергей! А святой отец – это хобби. Смекаешь, Якорев? Пусть успокоит народ и бегом, слышишь, за шкварник Сергия – осматривать трюма.

– Есть, капитан.

Через минуту Якорев ретировался, мотаясь в тамбуре. Было узко и сыро, как в ноздре. Это единственный путь попасть в город, не выползая на палубу.

– Мишаня? Ты что здесь делаешь? – опешил Якорев.

– Я … Я. Такой шторм я ещё не видел.

– Запрещено выходить! Запрещено!

– Было открыто.

– Вон, отсюда! – Якорев не хотел слушать испуганные блеянья. – Спускайся в город – нужно найти святошу.

– Я его и ищу. В городе его нет.

– Ты не слышал? Разворот на сто восемьдесят градусов и искать! Будем надеяться, святошу не смыло.

***

– Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen Tuum. Adveniat regnum Tuum. Fiat…

– Хм, открыто… – протянул Якорев. – Почему дверь в город открыта, Мишаня? —придушенно добавил он.

– Я … не … знаю.

– Panem nostrum quotidianum da nobis hodie, et dimitte nobis debita nostra sicut et nos.... – отец Сергий невозмутимо читал молитву и размахивал кадилом.

– С него течёт в три потопа. – Мишаня разглядывал мокрого Сергия. – Он снова выполз на палубу, понимаешь?

– Это я вижу!

Мишаня заглянул в окно иллюминатора: море неугомонно же извивалось.

– Шторм не утихает.

Стало подозрительно тихо. Отец Сергий смотрел совершенно не по-божески. В его глазах застряла невысказанная мысль. Секунда – и она пропала.

– Что вы здесь делаете?! – Глаза Сергия вспыхнули. Он озирался, будто его случайно выплеснуло морем.

– Тот же вопрос, отец Сергий. У вас божественная амнезия? Никому нельзя выходить в шторм! – рычал Якорев.

– Спускайтесь в город, святой отец. Люди ждут. Они напуганы, – говорил Мишаня.

– Да… Прочтите, что-нибудь из… Что вы сейчас читали? – вяло произнёс Якорев. – А потом в трюм – искать течи.

– «Отче наш» он читал, – шепнул Мишаня.

– Отче… ваш, прочитайте, там, внизу, – подхватывал Якорев.

Эта просьба подействовала на отца Сергия, как опиум. Его глазки осоловело блуждали, вдохновенно изучая лица Якорева и Мишани.

– Судно? – вымолвил священник в растерянности.

– Я ничего не вижу, – буркнул Якорев, пялясь в иллюминатор.

Отец Сергей, потрясённый до глубины души несправедливостью, Мишаней или неведомыми истинами, востро посмотрел на Якорева.

– Когда Господь хочет наказать, он отбирает разум, – отстранённо сказал Сергий, а затем вдохновенно запел: Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen Tuum. Adveniat regnum Tuum. Fiat… – дымок остывающего кадила закручивался в слова молитвы вместе с твёрдым голосом отца Сергия.

– Кажется, он имел в виду нашу плавбазу.

– Он же не может не помнить, что он на плавбазе. Он же родился здесь! – психовал Якорев.

– Да, но… ты же видел его взгляд.

– Он всегда такой. Но сегодня Сергий превзошёл себя. Следи за ним. Не хочу найти отца Сергия в машинном отсеке, отпевающего пьяного механика. Сергия в трюма через полчаса.

– Он только начнёт распеваться…

– Приведи! Вода пребывает. Не нужно ускорять встречу с Господом.

***

– Это здесь… так, малый грузовой отсек, гальюн… ещё гальюн. Сын мой, разве это не седьмой круг Ада?

– Серге… отец Сергий, мы на плавбазе «Восток».

– Это я понимаю. Я ведь умею читать.

– А как вы научились, отец?

– Благословенье божье. Проснулся и смог. Дышать ведь нас не учили. Навык дыхания дарован Господом, как и чтение. Из-за греховной сути нашей чтение было отнято Господом.

– Но моя мама....

– Грешница, как и все мы. Сын мой, нельзя пародировать дар, а она пыталась… и поплатилась… – отец Сергий перекрестился. – Входим в город.

– Подождите.

– Сын, мой. – Сергий вознёс три перста, но в последний момент передумал крестить Мишаню. – Приходи на причастие, а сейчас город ждёт.

***

Когда была жива мама, Мишаня был Мишей. Отец Сергий напомнил сегодня о ней. Дело было даже не в случайности: он легко её вспомнил, будто недавно разговаривал. Она умерла шесть лет назад. Сергий часто забывал о более близких вещах, а вот мама засела Сергию в места, куда Бог ещё не добрался.

Мама часто повторяла Мишане, что мальчик должен быть развит. И это не про образование. Когда она со своей сестрой на двоих пачкали одну и ту же пелёнку, все зрели в гигиене лишь предписание для грузчиков, а образование ставили на зеро: дитя не пропадёт, пока требуются рабочие руки. И если ты физически сверкал безупречностью, а гормоны не затушили мозг, к образованию шли бодрее, чем в гальюн, чтоб, если опростоволоситься, так по-быстрому, и пойти наконец-то фасовать рыбу или же пузом затолкать какого-нибудь мужичка на венчание к Сергию. Тому всё равно – отпевать, женить или крестить: в его глазах всегда играла незамутнённость, становилось страшновато от его благословений и обрядов. «Однажды человечество освободится от рыбы, тогда и пригодится чтение», – верила мама и муштровала Мишаню читать до мозолей.

Буквы буквами, а Мишаня любил наглядные примеры и облазал всё судно, притащив однажды разбитый смартфон, наушники и зажигалки. Всё это перекочевало в каюту горожанину по кличке «Бубон», тестировалось на предмет полезности, а затем массово выкидывалось за борт.

«Все эти пережитки – исключительно бастарды минувшей катастрофы – мы не обязаны кормить нашими глазами и умами. Но мы упорно смотрим и разгадываем то, что нас чуть не погубило», – горланил Бубон и скидывал по предмету за борт.

Смартфоны и наушники принято порицать, поскольку развлечение – не наше, а утопшей суши. Сложилось мнение, что моряки рождаются из морской пены; никто не в курсе, откуда в море выбрасывает столько людей, но регулярно кого-то подбирают.

Беспечные годы мамы кончились, когда совет островитян вытурил её на плоту с островной платформы в открытое море. Её подобрал «Восток». Она задушила в себе чёрное и белое, и жизнь засверкала рыбой, но с другим сценарием – с вечным пребыванием на плавбазе и ушла жить к Гоге в каюту. Гога был завпроизводства и держал за жабры всё судно. Мишаня помнил, что тонны рыбы, расфасованные по двадцать пять килограммов, никогда не влияли их быт. Всегда было тяжко. Мама сказала, что твоё должно остаться твоим и всучила Мишане полую банку сайры…

На Мишанину маму говорили – «приспособленка», но Мишаня считал, что это искусство переживать в крайних формах крайности. И хоть за эту школу не дают аттестат, Мишаня закончил с отличием своё взросление. Время шло год за три, а крутить мозгами приходилось рано из-за рыбы, которая стала, и хлебом, и солью.

«Главное – не брезговать», – впитал Мишаня мамин наказ. Порой ему казалось, что он сидел в обнимку со вскрытым сюрстрёмингом. Нет, он сидел с мамой, проетой рыбой насквозь, пожёвывая варёную ламинарию с тощим кубиком китового жира, купленным у жителей зажиточной островной платформы за вонь.

«Никто из ныне живущих не видел суши…», – навеяло Мишане.

Когда-то люди смотрели на море воодушевлённо и несли деньги турагентствам, чтоб сполоснуть в солёной воде ножки. Это считалось отдыхом.

Трудно установить, почему суша ушла. Наверное, дело в критической вариативности войн и эпидемий. Поколение прапрадедов проснулось на судах и напрочь забыло, что ложились спать в тёплую постель в уютных квартирках. Они не нашли объяснений, передав крылатую неопределённость, что суша пропала, но не, «как и почему». Сейчас не видели Полярной звезды, а лишь бессмысленно рассыпанный горох, по которому все пути вели к воде.

Поколение Мишани и чуть старше рождено с синдромом повышенной забывчивости, а у некоторых, как у отца Сергия, эпизодическое обнуление. Навигационные приборы тоже ослепли, улавливая гибридный шум неясного происхождения.