Ровно пятнадцать шагов отделяли вход от середины зала, где возвышалась массивная колонна из полированного до блеска лабрадорита. Этот зал был святая святых его Асилума. И сегодня он вновь был заполнен зрителями и участниками действа.

Как маг и учёный, он мог бы презирать зрелищность картины. Главным была не красота, а рациональность и полезный эффект. Но он прожил достаточно долго, чтобы разобраться в себе, и понимал: кроме рациональной части, в его натуре есть и другая, не менее важная сторона.

Он был художник. Его холстом была природа, его инструментом – магия, его красками – энергии. Его вдохновением – восторг и ужас тех, кому посчастливилось лицезреть могучие акты его творчества.

Ступая по сверкающему белизной мрамору пола, он оглядел зал.

Адепты затихли в многочисленных нишах стен меж чёрных высоких колонн, в своей неподвижности неотличимые от каменных изваяний на фоне багрового императорского мрамора. Гулкую тишину рассчитанного на акустику зала прерывали лишь одинокие тонкие всхлипы, доносящиеся от центральной колонны. Жертвенной колонны.

Размеренным шагом он шествовал к середине зала. Великолепные белые волосы подрагивали в такт, рассыпавшись по его плечам. Аспидно-чёрная укороченная бархатная мантия, с искрящимися золотым шитьём руническими знаками, колыхалась, отбрасывая причудливые тени в свете ровно горящих факелов. Зеркальным блеском сияли заботливо начищенные адептами высокие кожаные сапоги.

Он был великолепен.

И во всём своём великолепии он приблизился к жертве.

Остановился в паре шагов от колонны, к которой был прикреплён сегодняшний лакомый кусочек. Живой организм из живой плоти, которому выпала судьба отдать величайшему магу весь максимум энергии, возможный к извлечению.

Светильники вспыхнули и ярко озарили зал. Из-под растрёпанных рыжеватых кудряшек на Ксандера затравленно смотрели испуганные и заплаканные серые глаза. Бледные мокрые щёки в веснушках. Не идеал, но весьма мило. Лет шестнадцати, не больше. Для самки – нормальный возраст, самцу потребовалось бы больше времени для дозревания. Поднятые вверх руки открывали очаровательно нежные подмышечные впадины. Кисти и лодыжки были прикованы к столбу железными скобами. Дополнительно были прихвачены локти и колени. Оценив надёжность крепления, он удовлетворённо кивнул.

А затем растянул тонкие губы в подобие улыбки.

– Не бойся, милая. – Прикоснулся пальцами к мокрой щеке. – Твой страх сейчас бесполезен. Успокойся.

Его голос прозвучал ласково ровно настолько, чтобы жертва торопливо запричитала:

– Добрый господин, отпустите меня! Я ни в чём не виновата, это какая-то ошибка! Я ничего не сделала, отпустите, пожалуйста…

Он слегка нахмурился:

– Ответь мне так же честно и искренне, как ты отвечаешь на исповеди своему духовному отцу, дитя моё: ты девственна? Правда ли то, что ты не познала мужа?

– Да, мой добрый господин, – с явным облегчением залепетала она. – Истинная правда, я не согрешила ни с одним мужчиной, клянусь вам!

– Очень хорошо, дитя, очень хорошо, – проворковал он, продолжая улыбаться и поглаживая её по щеке. – Я вижу, что ты говоришь правду. – Затем прикоснулся ногтем к вороту её разорванной рубахи, по его пальцу пробежала искра, и ткань испарилась, будто бы её никогда и не было. – Именно такую, как ты, я и искал. Юную, невинную и прекрасную.

Щёки девушки из бледных вдруг стали пунцовыми, а слёзы на них быстро высохли. Она вжала голову в плечи и зажмурилась. Затем, почувствовав тёплую ладонь на своей груди, под влиянием новой мысли едва слышным прерывистым шёпотом произнесла:

– Доб… добрый господин… Я сделаю всё, что ты прикажешь… Всё, что ты захочешь…