– Почему мы не купим раба? – спросил тогда маленький Зихо у матери. – Он не ест много. У нас есть пять медных монет, а каменный дом стоит двадцать серебряных. Голодный раб построит нам дом и умрёт, а у нас останутся две монеты. Это выгодно. Так говорят мальчишки из деревни.

– Ты ещё мал и многого не понимаешь, – сказала тогда мать. – Ты бы хотел, чтобы твой отец стал рабом, голодал и строил дом кому-то?

Зихо никогда не видел своего отца. Помнил только его коня, Дого. Позже, когда мать решила продать лошадь, Зихо плакал: он любил скакать на Дого, загоняя лис.

– Нет, – честно сказал матери маленький Зихо. – Отец умер и не построил большой дом.

– Потому что сражался один-на-один с медведем-шатуном и защитил нас от клыков могучего зверя, – ответила мать. – Немногие из храбрецов, кто торгует несчастными плонгами, решатся остановить топором громадного бешеного медведя. Они предпочтут убежать и завести нового ребёнка от новой жены. Таких героев тоже могли продавать в Плонге, окажись Коннинг Тилг менее удачлив. Но твоего отца не смог продать или купить никто, даже сам Коннинг Тилг. А ведь он зазывал на службу смелого охотника Ничьих лесов.

– Я не понимаю, мама, – признался тогда Зихо.

– Когда похоронишь меня рядом с твоим отцом, – сказала мать. – Тогда поймёшь.

Она часто болела и плакала.

…Левой рукой Зихо принялся шарить в санях, нащупывая рукоять хоть какого-нибудь кинжала: если тут везут трофейное оружие, есть и кинжалы, наверное? Он не станет рабом. Пусть его похоронят вдали от могил отца и матери, но рабом он не станет никогда.

Вишо вдруг испуганно втянул голову в плечи.

– Э! Э! – храп коня, и к саням наклонился чужой воин. Старые шрамы на узком небритом лице, умные глаза. Это бывалый вояка, он в очень дорогой кольчуге, она вылезала из-под ладного полушубка, искрясь в просветах своих колец странным стеклянным блеском; наверное, под нею шёлковая рубаха, как на знатном господине. Больно стукнуло по кисти Зихо древко копья. – Не шали с острым железом, молокосос. Враз другое плечо выбью. А ты следи за этим припадочным, живописец хренов. Выпорю.

– Не надо злить стражу, Зихо… – шёпотом попросил Вишо. – Это большой господин на очень дорогом коне по кличке «Орёл». Он ударит меня нагайкой.

Вишо вцепился в руку Зихо, сжимающую кинжал, и заплакал:

– Я вижу много гравюр об этой битве… Невиданных! Но когда меня бьют плетью, гравюры рассыпаются в пыль. Не убивай себя, Зихо, пощади мои картины. Ты не раб. У «другов» нет рабства.

– Так не бывает, – и Зихо сглотнул слёзы, выпуская рукоять кинжала. – Рабство есть везде. Он успел схватить вторую пику? Я совсем ничего не помню.

– Нет, – после робкого молчания промолвил Вишо. – Он даже первой не уколол никого. Он умер раньше.

– Как так?

– Упал с коня. Повалился прямо на тебя и на седло Улихорда Паудекхарда. А тот повалился на своего раба Бадо и на седло Коннинга Тилга. Куда повалился Тилг, я не видел, мне застил круп коня. Но тоже куда-нибудь на седло и на раба, думаю.

– Отчего они все валились? – удивился Зихо.

– Их тянули тяжёлые пики. Рука воина покоится в железном раструбе пики, потому мёртвых воинов выворачивали из сёдел их собственные пики, вонзаясь остриями в лёд. Я не знал этого, но теперь знаю. Я много узнал о битве. Вырежу тысячу гравюр о ней.

– Их убивали лучники?

– «Лопнули глаза от жадности»; – так сказала красивая женщина в чёрной кольчуге. Она восседала на рыжем коне и её слушали, раскрыв рты. И вокруг неё сразу завопили молчаливые люди с топорами. Они стали бросать вверх меховые шапки и кричать о чуде. Я видел мёртвого господина: на нём ни царапины, Зихо. И нет глаз. Действительно лопнули.