Игорь почувствовал знакомый укол раздражения. Ее спокойствие, ее отрешенность – это было вызовом. Он хотел видеть ее злой, плачущей, кричащей – это он мог бы парировать своей бравадой. А это… это было непонятно и потому злило еще больше. Он громко откашлялся, демонстративно прошел к столу и плюхнулся на стул напротив нее. Скрежет ножек стула по полу прозвучал оглушительно в тишине. Алина даже не вздрогнула. Ее взгляд был прикован к темной поверхности кофе в кружке.

Минуту длилось тягостное молчание. Игорь наблюдал за ней, за ее бледным, без косметики лицом, за тенью под глазами – следами вчерашних слез. Его пальцы нервно барабанили по пластику стола. Похмельная нервозность требовала выхода. Он не выдержал.

– Ну что… – начал он, нарочито громко, пытаясь сорвать ее оцепенение. Голос был хриплым. – Как погуляли вчера-то? – На его губах расползлась ехидная, натянутая улыбка. Он ждал взрыва, ожидал, что его слова как спичка подожгут порох ее обиды. – Удачно развеялись? После такого… теплого приема?

Алина медленно, очень медленно подняла глаза. Взгляд ее был пустым, усталым, лишенным всякого огня. Он скользнул по лицу Игоря, не задерживаясь, как по неодушевленному предмету, и вернулся к кружке. Она сделала еще один маленький глоток кофе. И только потом, почти без интонации, глухо ответила:

– Не твое дело.

Фраза прозвучала не грубо, а… отстраненно. Как констатация факта. Как будто он перестал для нее существовать как человек, с которым можно что-то обсуждать. Эта ледяная отрешенность обожгла Игоря сильнее крика. Его ехидная улыбка застыла, превратившись в гримасу. Он чувствовал себя дураком, пытающимся спровоцировать стену.

– Ладно, ладно, – заговорил он быстрее, пытаясь вернуть себе иллюзию контроля, но голос срывался. – Раз не твое дело, то и не лезь. Я к тому, что… – он сделал паузу, собираясь с мыслями. – Собирай свои вещи. Мама приказала. Отвезу тебя к бабушке. – Он снова попытался вложить в слова превосходство, снисходительность. – Хоть некоторое время отдохну от твоих истерик. Воздухом свежим подышу.

Алина снова подняла на него глаза. На этот раз в них мелькнуло что-то – не гнев, не обида. Глубокое, бездонное презрение. И все. Она пожала одним плечом в легком, абсолютно безразличном жесте. Голос ее был ровным, монотонным, как чтение объявления:

– Отдыхай сколько влезет. Что тебе мешает-то тебе.

Она отпила еще кофе, поставила кружку и снова уставилась в окно, в солнечное утро, которое для нее, казалось, тоже потеряло краски. Ее полное равнодушие, ее спокойное принятие его слов, ее *нежелание* даже спорить – это было невыносимо. Это лишало его последней точки опоры в этом конфликте. Он не мог победить того, кто даже не выходил на бой.

Игорь вскочил со стула так резко, что тот грохнулся на пол. Грохот эхом прокатился по кухне. Его лицо исказила злоба, смешанная с бессилием.

– Ага! Сиди тут! – выкрикнул он, уже не зная, что сказать, просто выплескивая клокочущее внутри. Он хлопнул ладонью по столу так, что кружка Алины подпрыгнула, и кофе расплескалось по пластику. – Сиди тут со своим кофе и… молчи! Как рыба! Я пошел собираться! Чтоб к отъезду была готова! Поняла?!

Он развернулся и тяжело зашагал вон из кухни, не оглядываясь. Его шаги гулко отдавались в коридоре, пока он не скрылся в своей комнате, громко хлопнув дверью.

Алина осталась сидеть одна. Она не стала вытирать пролитый кофе. Она просто смотрела на темную лужицу, медленно растекающуюся по столу. Потом ее взгляд медленно поднялся в сторону коридора, туда, где скрылся Игорь. И в ее глазах, таких пустых минуту назад, вспыхнуло то самое презрение, холодное и острое, как лезвие. Оно длилось мгновение, а затем погасло, снова уступив место тяжелой, уставшей пустоте. Она взяла кружку, допила оставшийся холодный кофе и встала. Предстояло собираться в деревню. В ссылку. Своим палачом в ржавой машине. Тишина снова сомкнулась над кухней, но теперь она была пронизана незримыми нитями ненависти и ожиданием долгой, невыносимой дороги.