**Глава 2: Летняя Ссылка: Приговор Тишине**

Яркие, почти белые лучи летнего солнца безжалостно резали глаза, пробиваясь сквозь пыльные щели стареньких штор в комнате Игоря. Они легли полосами на грязный ковер, заваленный вчерашней одеждой, пустыми пивными банками и смятыми пакетами от чипсов – немыми свидетелями его "победы". С улицы несся пронзительный визг детей, гоняющих мяч, и беззаботная трель воробьев, будто и правда радующихся первому летнему теплу. Для Игоря этот жизнерадостный гвалт врезался в виски, как раскаленный гвоздь. Он сдавленно застонал, прижав ладони к лицу, пытаясь заглушить пульсирующую боль. Голова гудела тяжелым, монотонным шумом, сухость во рту была такой, будто он наглотался пепла. Вчерашнее дешевое пиво отозвалось тошнотворной волной в подкатывающем к горлу желудке. И хуже физического недомогания – тупое, давящее осознание вчерашней сцены у "Энергии" и ее неизбежных последствий.

Он едва успел перевернуться на бок, уткнувшись лицом в прохладную, но пахнущую потом подушку, как дверь в комнату скрипнула. Не дожидаясь приглашения, вошла **Марина**. Его мать. В утреннем свете она казалась еще более изможденной, чем всегда. Глубокие тени под глазами сливались с сеточкой морщин, а плечи были ссутулены под невидимой тяжестью. В руках она сжимала тряпку для пыли, но видно было, что пришла не убирать. В ее глазах, обычно таких усталых, но теплых, сейчас читалась тревога, горечь и та самая безысходность, которая стала постоянным жильцом их дома с тех пор, как отца не стало.

– Игорь… – ее голос был тихим, хрипловатым от бессонницы, но в гробовой тишине комнаты он прозвучал оглушительно. Она подошла к кровати, остановилась, глядя на него сверху вниз. – Сынок… ну когда же вы перестанете? Когда? – Голос сорвался, в нем задрожали слезы, которые она, казалось, выплакала все до единой. – У меня уже… сил нет. Совсем. Каждый день как на минном поле. А вчера… – Марина сглотнула комок, подступивший к горлу. – Алина прибежала… Заплаканная в голос. Истерила. Кричала, что ненавидит тебя, что ты… – она замолчала, будто не в силах выговорить слово, затем прошептала сдавленно: – …*гнида*. *Гнида*, Игорь! – Она произнесла это так, будто сама обожглась. – После того, как папы не стало… вы только и делаете, что грызетесь! Как звери! Будто радуетесь, что можете друг друга терзать! Мне уже невмоготу… – Последняя фраза прозвучала как стон.

Игорь приоткрыл один воспаленный глаз, щурясь от яркого света и стыда. Вид матери, ее согбенная фигура, дрожащие руки, сжимающие тряпку – все это ударило сильнее любого похмелья. Он попытался отмахнуться, в голосе прозвучала привычная попытка бравады и самооправдания, но получилось сипло и фальшиво:

– Ну что ты, мам… – он кашлянул, пытаясь прочистить пересохшее горло. – Мы тебя любим, честно-пречестно. Просто… она сама ищет повод. Ну поругаться со мной. Вечно лезет не в свое дело, провоцирует… – Он отвернулся к стене, не в силах выдержать ее усталый, обвиняющий взгляд. Даже ему его слова показались жалкими.

– Повод? – Марина резко выпрямилась, и в ее глазах вспыхнул недолгий, но яростный огонек отчаяния и гнева. – *Она* ищет повод?! Ты что, совсем совесть потерял? Она *плакала*, Игорь! Рыдала! Что ты ей такого наговорил? Что *сделал*? – Она наклонилась к нему, ее тень накрыла его с головой. – Хватит! Хватит лгать и увиливать! Я не могу больше этого слушать! Не могу!

Игорь замер под ее взглядом. В комнате повисла тягостная, давящая тишина, нарушаемая лишь беззаботными криками детей за окном – жестокий контраст их миру. Марина выпрямилась, приняв решение. Голос ее стал низким, твердым, как гранит, без тени колебаний: