– Сегодня же соберетесь. И поедите. К бабушке. В деревню. На неделю. Как минимум. – Она четко, по слогам, выговаривала слова, словно вынося приговор. – Она уже заждалась. Звонила вчера… Говорит, соскучилась по внукам, хочет повидаться. Да и вам… – она тяжело вздохнула, глядя куда-то поверх головы Игоря, – вам обоим надо… воздух сменить. Алине спокойнее готовиться к экзаменам за городом будет. Без этих… – она запнулась, подбирая слово, – …без этих городских соблазнов и твоих вечерних вылазок.

– Мам! Ну пожалуйста! – Игорь резко приподнялся на локте, мир поплыл перед глазами, но он инстинктивно схватил мать за рукав ее потертой хлопковой кофты. – Ну не надо! Мы там… – он лихорадочно искал аргументы, – …мы там просто поубиваем друг друга! Честное слово! Бабушке нервы потреплем! Она старая уже! Давай лучше… я тут буду паинькой. Мы постараемся. Хотя бы неделю не ругаться! – Он смотрел на нее умоляюще, пытаясь разглядеть хоть искру сомнения. Мысль о неделе взаперти в деревенском доме с Алиной, кипящей от ненависти после вчерашнего унижения, казалась адом.

Марина медленно, но с непререкаемой твердостью высвободила рукав из его пальцев. В ее глазах не было ни гнева, ни жалости – только бесконечная усталость и непоколебимая решимость.

– Нет, Игорь. Хватит пустых обещаний, которые тают к вечеру. – Ее голос был тихим, но ледяным, как вода из колодца. – Сегодня. Вещи соберешь. После обеда отвезешь Алину. И сам останешься. Точка. – Она повернулась к двери. – Завтрак на столе. Алина не выходила еще из комнаты. – И, не оборачиваясь, вышла, тихо прикрыв дверь. Звук щелчка замкнувшегося замка прозвучал как последний удар молотка судьи.

Игорь остался сидеть на кровати, обхватив голову руками. Детский смех за окном теперь казался злой насмешкой. Солнечные лучи, падающие на бардак в комнате, высвечивали его собственное ничтожество. Похмелье, гложущее чувство вины перед матерью, ярость на Алину и теперь еще этот приговор – **летняя ссылка**. Весь мир сжался до размеров его душной комнаты и давящего ощущения полного, беспросветного провала. Он сглотнул горькую слюну. "Ненавидит". Алина кричала, что ненавидит. И мать… мать смотрела на него так, будто видела не сына, а источник постоянной боли и разочарования.

Сдав еще один стон, Игорь тяжело, как старик, поднялся с кровати. Ноги были ватными, во рту – мерзкий привкус меди и вчерашнего перегара. Нужно было "приводить себя в порядок". Хотя бы внешне. Хотя бы для того, чтобы сесть в проклятый ржавый "Жигуленок" и вести свою "ненавидящую" сестру к бабушке. В место, где их взаимная неприязнь будет вынуждена существовать в четырех стенах, без городского шума, под аккомпанемент тикающих часов и назойливого стрекотания кузнечиков за окном – под **приговором тишины**. Он швырнул в угол смятую вчерашнюю футболку и побрел, пошатываясь, в сторону ванной, чувствуя, как тяжесть на душе лишь нарастает, сливаясь с пульсирующей болью в висках. Лето только начиналось, а его первое утро уже обернулось началом самого нежеланного "отдыха".

Тишина в квартире была густой, звенящей. Даже детские крики со двора казались приглушенными, словно доносящимися из другого измерения. Игорь, умывшись ледяной водой, которая лишь ненадолго прояснила муть в голове, тихо, на цыпочках, двинулся на кухню. Он не хотел нового скандала, не хотел снова слышать материнские упреки. Ему нужен был кофе. Крепкий, обжигающий, как внутреннее чувство вины, которое он старательно глушил раздражением.

Кухня встретила его слабым утренним светом и… тишиной. За столом, спиной к двери, сидела **Алина**. Она была неподвижна, как статуя. В ее тонких пальцах была зажата большая кружка. Она медленно, с каким-то почти ритуальным спокойствием, подносила ее к губам, делала маленький глоток и так же медленно опускала на стол. Ни звука. Ни движения, кроме этого плавного ритма. Ее розовые волосы, сегодня небрежно собранные в хвост, открывали шею, на которой виднелись следы неудачно смытой вчерашней косметики. На ней была простая домашняя футболка и шорты – полный контраст с ее вчерашним бунтарским образом. Казалось, весь ее гнев, вся ненависть, выплеснувшиеся вчера, сжались внутри до ледяного, тяжелого ядра.