/ Под напором стали и огня».

Реакция нашей страны была довольно быстрой – самураев заменили на «вражью стаю» (наверное, С. Михалков постарался), песню с исправленным текстом исполнили один раз по радио, и затем стали исполнять только оркестровый ее вариант, в особенности на парадах.

Впрочем, были песни и совсем другого содержания – так, во втором классе мы пели «Лучше нету того цвету, когда яблоня цветет» (репертуар явно не детский).

Удовольствие от уроков пения портило одно обстоятельство – стоило запеть мне, учительница сразу говорила:

– А ты, Валя, помолчи – у тебя слуха нет.

Я, конечно, замолкал, но особенно не огорчался, а про себя думал: «Подумаешь, слуха нет! Зато я пишу грамотнее других, легко решаю задачи, знаю наизусть много стихов».

Мама, правда, удивлялась:

– Почему Анна Петровна говорит, что у тебя слуха нет? Ведь насвистываешь-то ты правильно!

Объяснить этого я тогда не мог. Свист свой я слышал, а голос – нет, вернее, я слышал тон, а воспроизводил какой-то его обертон.

Зимы здесь оказались очень суровыми, с сильными ветрами и морозами. Сугробы поднимались до середины окон, заметали двери, так что приходилось иногда после бурана откапывать вход в дом. Наш пес спал в таком сугробе и с восторгом встречал нас по утрам. Иногда его запрягали в санки, и он возил меня по поселку.

Очень весело было кататься по льду замерзшего ручья, сбегавшего с ближайшей сопки, на самодельном «рулевике», сделанном старшими братьями (треугольник из досок с прибитыми снизу тремя коньками, передний из которых можно было поворачивать за рукоятки).

Однажды, не помню, по какой причине, занятия в поселковой школе на время прекратились, и нам пришлось ходить в соседний поселок на расстоянии четырех километров, через две небольшие сопки. Ветер на них просто свирепствовал, и мама утепляла меня шарфом, поверх надевала зимнее пальто с поднятым воротником, края которого застегивались на пуговицы, сверху повязывала башлык, а лицо, чтобы не отморозить щеки, смазывала вокруг глаз вазелином. Приходя в школу, я раздевался и снимал прилипшие к уголкам глаз льдинки, в которые превращался вазелин. К счастью, это продолжалось недолго, все наладилось, и учеба в нашей школе возобновилась.

Конечно, чтобы выжить, нужно было добывать пищу. В магазине по карточкам мы получали только минимум. С ранней весны нужно было начинать копать огород, сажать картошку и овощи, делать грядки для парников, обрабатывать и убирать, складывать и хранить урожай. Так что забот на лето хватало. Соседи делились с нами семенами и помогали советами. К счастью, земля была там настолько плодородная, что не требовала какой-то особой агротехники, а солнечных дней там было в году чуть ли не триста. Все посаженное вырастало, кочаны капусты были огромные и, если вовремя не срежешь, лопались. Хорошие урожаи давали картошка, огурцы, помидоры, всякая репа, редиска, укроп и петрушка, так что зелени мы ели достаточно.

Каждый из братьев отвечал за свой участок работы по дому. В мои домашние обязанности входило «отоваривать» хлебные карточки. Каждый день я приходил в магазин, продавщица отстригала ножницами очередные квадратики на карточках и взвешивала хлеб. Вес никогда не получался точным, и продавщице приходилось дополнительно отрезать один-два, а иной раз и три небольших довесочка. Это была моя законная доля, я имел право съесть их по пути домой. Хлеб был невкусный, там было много всяких добавок (жмыха, остей). Но зимой, в сильные морозы он по пути замерзал, покрывался инеем, становился похожим на мороженое, и съедать эти довесочки было наслаждением.