Однажды, поздней осенью, вернувшись с рыбалки, я не обнаружил в своем кармане хлебных карточек. Рассказывая маме об этом, я вдруг вспомнил, что когда вытаскивал из кармана запасные крючки, оттуда что-то выпало. «Ну что же, пойди назад и найди карточки», – сказала мама.

Дело шло к вечеру. Там, среди сопок, быстро темнело. Я дошел до места рыбалки почти в полной темноте и обнаружил карточки, спокойно лежащие между высоких кочек – как будто они меня дожидались. До сих пор помню ту радость и облегчение, которые я испытал: дело было в начале сентября, и если бы карточки я не нашел, пришлось бы нам всем сидеть без хлеба до следующего месяца.

Начиная с конца 1943, а особенно с 1944 года война стала все более непосредственно и конкретно напоминать о себе – в поселок стали возвращаться солдаты после тяжелых ранений. Большинство из них с трудом, но постепенно перестраивалось на мирную жизнь.

Были травмированные не только физически, но и психологически – они вернулись из другой, запредельно страшной жизни, и им нелегко было вновь привыкнуть к спокойному существованию в тылу. Среди них были люди крепко пьющие, их можно было видеть летом валяющимися под забором, одетыми в телогрейки и ватные штаны на голое тело.

Часть их составляли бывшие уголовники, пошедшие на фронт за прекращение судимости. У них был свой лексикон (блатной, лагерный) и особая манера поведения. Благодаря их легкой возбудимости нередко возникали ссоры, драки, бывали даже убийства, что служило темой бесконечных обсуждений в магазинных очередях.

Среди моих товарищей-школьников находились доброхоты, легко рассказывающие страшные подробности: «представляешь – он воткнул нож ему в спину и по-вер-нул!!» Конечно, жизнь от этого заметно изменилась, стала гораздо опаснее и тревожнее.

В школе, естественно, существовала пионерская дружина со своей пионерской бюрократией – советами отрядов, советом дружины, звеньевыми. Проводились обязательные обряды вроде выноса знамени отряда или школы, пионерские слеты, сопровождающиеся «пламенными» речами директора школы и пионервожатой.

Мы воспринимали эти ритуалы как неизбежную дань непонятным обычаям. Но при этом в моем сознании как будто включался какой-то фильтр, не пропускавший пустой болтовни. Сколько ни пытался, я так и не смог вспомнить ни одной существенной темы, о которой шла речь на этих сборах и слетах – лишь какой-то набор общих фраз и ничего не значащих слов о долге пионеров перед Родиной и товарищем Сталиным. Вся эта сторона жизни проходила как будто вне моего сознания, не требовала никаких сознательных усилий, вырабатывала привычку не задавать вопросов там, где ответа не получишь, и никак не была связана с реальностью, наполненной заботами весьма конкретными и жизненно необходимыми.

Думаю, что и взрослые тоже понимали пустоту этой говорильни, но терпеть это их обязывали сложившиеся традиции и страх их как-то нарушить.

Из школьных предметов, кроме уроков пения, я не могу вспомнить ничего. Математика, чтение, русский язык давались мне легко, тем более что многие темы я усваивал заранее, от старших братьев. Немало неприятностей доставляло мне только «чистописание», по которому оценка редко поднималась выше тройки.

Далеко не всё, с чем я встречался в школе, было мне понятно. Перелистывая учебники моих братьев, я на многих страницах видел замазанные чернилами квадраты, а взрослые даже не пытались мне объяснить причины такого варварского обращения с книгами.

Понимание пришло гораздо позже. Считалось роскошью ежегодно переиздавать учебники – их выдавали школьникам бесплатно, ученик обязан был держать их в чистоте, обертывать бумажными обложками и не пачкать, а в конце года сдавать в школьную библиотеку – на следующий год они достанутся новым ученикам. Таким образом, каждый учебник использовался несколько лет, и в середине сороковых годов в обиходе были учебники, изданные в середине 30-х, когда еще в силе и славе были многие вожди, позже попавшие у Сталина в опалу. Тщательно замалеванные черные квадраты стояли на месте портретов этих опальных вождей (Тухачевского, Якира, Блюхера, Гамарника), убитых в годы сталинского террора, и подписей к ним – так, чтобы даже имен их не осталось в памяти. Таким способом «редактировалась» для нас история страны.