Дальше началось что-то очень странное, напоминающее то утреннюю гимнастику, то современный балет, то йогу, то камасутру. Согласно какому-то непонятному алгоритму или циклу, партнеры менялись по круговой системе2 – каждый с каждым. Самое поразительное, что все это происходило в абсолютной тишине. Не было слышно не только музыки, но даже хлопков или стука каблуков. Мои скромные таланты совершенно не позволяли мне повторить в точности все движения, но я старался. Не знаю, что конкретно мною двигало: состояние легкого транса от полной нереальности происходящего, страх «выпасть из гнезда», показаться белой вороной или все же стремление, пройдя через все и всех, снова положить руки на родные плечи.

– Молодец! Еще потренируешься, костюм прилетит и как все будешь.

– Ура! Глашечка! – я стремительно поцеловал ее в губы. – Все кончилось?

– Что все? Сейчас самое главное будет.

– Еще главнее?

– Ну что ты, танцы – это так, для здоровья, а снегоробье – для жизни.

– Это что, снег грести? – с некоторой оторопью, вспоминая сон, спросил я. – Думаешь, я недостаточно сегодня огреб?.. Впечатлений, – добавил я по-быстрому, смягчая фразу.

– Ну симочка, симпампулечка, – неожиданно засюсюкала она. – Я сама, ты только рядом посиди, видишь, все пошли. Кузя – молодец, заводится уже.

Действительно, бульдозер, стоявший на левом краю площадки, как бы разминаясь, слегка шевелил скребком, но двигаться не спешил. Скрежет вперемешку с бодрыми выкриками наполнял ночное Козявино каким-то нереальным энтузиазмом. Энтузиазм, казалось, лез под куртку, начиная меня пронимать, щекоча и подзуживая.

– Пошли, – я двинулся к экскаватору, где оставил рюкзак, будучи совершенно уверен, что никто на него не будет претендовать. «Наверное, он мне с лопастей упал», – нелепо подумал я, пропуская подругу за руль и садясь рядом.

– Убирать-то что будем?

С высоты кабины было видно абсолютно темную поверхность площади, тускло расцвеченной разноцветными лампочками.

– Это первый – невидимый, сейчас самая пора, часа за два до трубы догрести надо, а потом второй, прозрачный – это до пруда и речки за час надо, а как побелеет, тут только толкай, 15 минут – и нету его!

Она задорно дернула какую-то ручку. Махина под нами заскрежетала и завибрировала. Это был звук трущихся друг о друга поршней, колесиков, шипов, еще не знаю чего, но привычного звука работающего мотора слышно не было. Однако машина тронулась. От неожиданности, чуть не рухнув на пол, я машинально ухватился за Глашину коленку. Ощущение теплой круглой, не удержусь, красивой женской коленки под рукой меня неожиданно успокоило.

– Поехали! – Это уже было (или еще будет?). – Нет! Труднулись!

Аглая направила экскаватор навстречу невидимой стихии. Скоро я действительно почувствовал, как ковш ткнулся во что-то мягкое, упругое, но достаточно тяжелое, чтобы такая махина ощутила его сопротивление. Ловкая манипуляция рычагами – и ковш, зацепив невидимый груз, повис над землей.

– Ждем Петьку, вечно этот обалдуй со своим КамАЗом возится.

– Так… если КамАЗ его, значит, экскаватор твой?

– А то!

Ну и ну, я думал, наивный, что устал удивляться:

– Как же я прямо в него-то попал?

– Как упал, так и попал! – Глаша звонко рассмеялась. – Хватит карпов считать, смотри лучше, что делать надо.

– Зачем?

– Как? Снега много, на всех хватит!

– Хватит?

«Инфаркт меня сейчас хватит, это точно», – мелькнула здравая мысль, но энтузиазм победил в схватке с инфарктом и здравомыслием. Через секунду я радостно махал подъезжающему Петьке.

– Ну это мамонт какой-то, Глашунчик, – я неожиданно для себя тоже начал подсюсюкивать. – А ты уверена, что мы закинем что-нибудь в этот кузов, если не подпрыгнем, конечно.