Когда я очнулся, выяснилось, что вечное блаженство длилось ровно столько, сколько было необходимо, чтобы успеть на танцы вовремя. Еще издали, хотя это плохо применимое к Козявину понятие, я увидел, как несколько человек развешивают на паутине веревок, тянущихся высоко над площадью, уже горящие разноцветные лампочки. Судя по тому, как быстро продвигалась работа, делали они это достаточно часто. Глаша, как я теперь ее ласково называл, с рассеянной улыбкой смотрела куда-то внутрь, и я не решился ее отвлекать. По мере приближения отчетливей стала различаться одежда, точнее, стало видно, что она практически не различается. Серые костюмы и белые платья в синий горошек.

«Ну это просто утренник какой-то в детском саду, а не танцы, – весело подумал я сначала. – Сейчас ты за свой камуфляж здесь точно огребешь», – скучно подумал я потом.

Пора было тормошить Аглаю. Сейчас должно произойти что-то вроде «прописки».

«Войдешь в камеру, тебе бросят под ноги полотенце – вытри об него ноги». Стоп, о чем это я? Конечно, в России, как прописаться в «хату», многие не только понаслышке знают, но сейчас это не то, это лишнее – соберись.

– Аглая, – я слегка потряс ее ладошку, зажатую в моей, – почему лампочки горят? Они же не подключены.

Она удивленно посмотрела на меня:

– Куда подключены?

Я не сразу понял:

– К проводам, к розетке, к электростанции, куда еще?

– А это что?

– Ну электричество же нужно, чтобы лампочки горели.

– Ничего не нужно, они так горят. Мы их днем, чтоб не мешали, в коробки складываем, а вечером развешиваем. Недавно вот Митька раскрасил их, чтоб красиво было. Ну правда красиво?

– Тогда костюмы чего у всех такие нераскрашенные?

– Это кому какой достался, тот и его, а раскрасить – уже будет как не его.

– А лампочки?

– А лампочки общие – это как все захотели, так сделали.

– Что, прям все, никто против не был?

– Как это против, раз все захотели?

«Муравейник какой-то, – чтобы не обидеть Глашу, про себя сказал я. – А матка у вас тут где?» – чуть не вырвалось вслух. Слава богу, не вырвалось, получилось бы еще хуже и двусмысленно как-то.

– Ничего, что я в зеленом? – нашел я нейтральную тему.

– Так тебе, наверное, такой достался. Мы же понимаем, – посочувствовала она.

«Может, за костюм и не прилетит», – мысленно выдохнул я.

– Ладно, пойдем знакомиться. Кто тут у вас главный?

– Какой?

– Ну заводила, душа компании, центр внимания?

– Ну вот все, чего сказал, я не знаю, но центр внимания точно будешь ты – вон уже все на нас смотрят.

– И что делать: за руку здороваться со всеми или помахать дружелюбно? Может, здесь свое какое приветствие?

– Какое приветствие? Скажешь, как зовут, и все.

– А они?

– И они скажут.

– Как же я запомню?

– Постепенно.

– Ага?!

Поскольку мы подошли достаточно близко, я набрал побольше воздуха и, стараясь, чтобы голос не срывался, сказал:

– Максим!

Хорошо, родная предупредила и я был практически готов, когда услышал достаточно стройный хор одновременно произнесенных имен.

– Вот и познакомились! – стараясь держаться бодрячком, так же громко сказал я. Прозвучало это не очень натурально, поскольку мы уже вошли в толпу. Ну как толпу? Такую толпу можно было создать, поставив вокруг одного мужчины и одной женщины несколько зеркал. Их бесконечные отражения выглядели бы точно так же, как эта «толпа».

На минуту я даже потерял Аглаю среди окруживших ее подруг. Постепенно морок стал рассеиваться и я различил сначала милые сердцу черты, а постепенно, как и обещала Глаша, черты всех остальных.

Танец, очевидно, будет хоровод или кадриль, впрочем, кого тут «кадриль»? И зачем все же одинаковые? Неожиданно быстро все разобрались по парам. Я почувствовал на своей талии руки Аглаи и, оглянувшись, увидел, что все девушки держат за талию своих кавалеров, а те держат их за плечи. «Со своим уставом в чужой муравейник не ходят», – подумал я и нежно сжал Глашины плечи.