– Масик, где твоя совесть была, там что теперь находится? У меня лапки устали от мужиков отмахиваться.

– Напрасно, Нюрочка, лапки надо беречь, мужиков тоже. Особенно мужиков. Ты же ладошкой кирпич можешь поломать, не то что этих воздушных созданий.

Нюша потупилась, изображая застенчивость. На самом деле она любила, когда я вспоминал про ее успехи в боевых искусствах.

– Ладно, подхалим, заваливайся и попить что-нибудь дай, я только одну полуколу взяла с собой, лень на горбу тащить было. Зато без машины раньше некоторых на полтора часа добралась.

– Не гунди, есть предложение, – протягивая еще холодную 0,33 полуколу, начал импровизировать я.

– Предложение? Лишняя рука и сердце, с одной стороны, мне не помешают, но вот сердце еще не видно, скажем, а с рукой твоей волосатой как я буду смотреться?.. Фу! Мака, давай поинтересней что-нибудь.

Вот за что я эту Нюшу люблю и уважаю, диалог она всегда поддержит, причем сама с собой, ей только реплику подать. Можно было подождать минуту, она нашла бы, что себе ответить, но, чувствуя себя виноватым за опоздание, я продолжал:

– Поинтересней? Я тут по дороге голубя чуть не сбил, так он мне, зараза, фак показал и на крышу нагадил.

– Это к деньгам, Макунчик, доставай четыре сольдо, сейчас закопаем, а как искупаемся, тут уже тонна баксов колоситься будет.

И она принялась палочкой ковырять в сухой глине подобие траншеи.

– Чего мелочиться!

Я высыпал в траншею всю мелочь, прикрыл свернутым в трубочку стольником, засыпал землей, тщательно разровнял.

– Ну, Нюся, мы теперь заживем!

– Раны мы, что ли, чтобы заживать? Пошли купаться скорее.

Нюся вскочила, демонстративно покачивая бедрами, продефилировала к воде.

– Эй, а высиживать Пушкин будет? – закричал я вдогонку, поднимаясь и ставя для надежности на «схрон» бутылку…

Догоняя Нюсю, по щиколотку проваливаясь в мокрый песок, я неожиданно оступился и, падая, открыл глаза.

На столе из некрашеного дерева, накрытого белой скатертью, тикал будильник. Такой я видел у бабушки. Круглый, металлический, с блестящей кнопочкой и продетым в нее колечком сверху. Будильнику тогда не повезло, зато у меня появилось много маленьких волчков с тонкими ножками, опоясанными шестеренками. Этот будильник был явно в добром здравии, смотрелся вполне законно и уместно.

Надо было только чуть-чуть напрячься и все вспомнить. На всякий случай предварительно хорошенько зажмуриться, чтобы исключить всякую возможность самообмана, и еще раз открыть глаза. Все на месте: стул, скатерть, будильник, в окне силуэт трубы Козявино. Еще раз: «Здравствуйте!»

Осторожно выбравшись из-под одеяла, с удивлением и любовью посмотрев на мирно спящую Глашу, я потихоньку выбрался на кухню. Стол, несколько полок, раковина, электрическая плитка, холодильник «Север», дощатые стены, настенные часы. «Наверное, у всех так же», – вспоминая вечернее «пати», заключил я. Функционально, без излишеств. Стало быть, кофе где-то в банке над плиткой, а чашка – в полке над раковиной. Хоть в этом ничего удивительного. Минут через десять, соорудив из подручного материала горку бутербродов и пару чашек кофе, я уже тащил все это на разделочной доске за неимением подноса моей спящей царевне. Неожиданно зазвонил будильник. Три часа дня, куда это она собралась в такую рань?

– Молодец, – потягиваясь, сказала Глаша. – Раз все приготовил, пораньше пойдем.

– Очередь, что ли, занимать? Куда? В магазине нет ничего, базарный день завтра.

– То-то и оно, что базарный день завтра. Что сегодня прилетит, завтра на базар и отнесем. А тебе еще коробку найти надо.