У калитки деревянный частокол выкусил клочок участка, вплотную к забору пристроена сколоченная из фанеры высокая будка. Большая чёрная собака, у которой не видно под шерстью глаз, бросается на частокол – кажется, вот-вот сломает его огромными медвежьими лапами – и лает, разевая зубастую пасть. Игорь Икончиков дрогнул, похолодел, придержал Тишку у плеча за загривок – такая ведь и разорвать может, кот ей, этот несчастный, на один зубок.

Игорь прикинул, что ему, в принципе, эта псина ничего не сделает, набрался смелости и уверенным шагом прошёл к дому. Перед домом вынесена широкая терраса из тёмного морёного бруса, и над террасой рвутся на ветру, как паруса, молочно-белые отрезы органзы, а в них – серебристый звон. Поднимаясь на эту террасу, Игорь Икончиков поднял голову и увидел, что по краям навеса на лески подвешены тонкие металлические и стеклянные трубочки, бусинки, пластинки музыки ветра, которые, ударяясь друг о друга, издают лёгкий полый звон. В детстве, слыша этот звон, Игорь думал, что так, должно быть, звучит волшебство.

Солнечные лучи попадали в цветные стеклышки бусин и пластинок и на белой органзе мельтешили пестрыми прозрачными пятнышками, как отсветы витражей в старых церквях.

За скрипом флюгеров на крыше, собачьем лаем, лязганьем цепи и шелестом музыки ветра слышался тихий мерный голос, что-то читающий. Игорь Икончиков смутно почувствовал, что зайдя на этот участок, он вторгся в какой-то другой – незнакомый, волшебный мир, и был в нём духом или невидимкой. Его присутствие здесь никого, кроме сторожевой собаки, откровенно не занимало.

На террасе качался пустой матерчатый гамак, стоял большой стол, скамейка, плетёные кресла с расшитыми подушками. На скамейке за столом сидела девочка лет семи – склонилась, а вверх смешно, как шёлковые султанчики, торчали два туго завязанных хвостика. Она была увлечена какой-то странной игрой: на столе стояла корзина, полная спелой вишни, и девочка вынимала из корзинки по ягоде и указательным пальчиком вдумчиво пододвигала каждую, выстраивая перед собой ряд из алых бусин-ягод. Несколько таких рядов протянулись вдоль столешницы.

В плетёном кресле, спиной к Игорю и лицом к девочке, сидела девушка. Игорь видел её чёрную макушку, пересечённую пробором, и пышный венок из полевых цветов. Она читала вслух что-то о сыне Кецалькоатля[2], белом, как кукурузный початок, и заточённом в пирамиде мудреце. Но девочке не было интересно, она явно не слушала, и была увлечена раскладыванием в ряд краснобоких вишенок.

Игорь Икончиков встал за креслом и кашлянул, ненавязчиво стараясь привлечь к себе внимание. Девушка замолчала, сложила книгу на коленях и повернула к нему лицо – светлое, позолоченное веснушками. К Игорю был обращён внимательный взгляд глубоких, как ночь, синих глаз.

– Здравствуйте, – поздоровалась девушка до боли знакомым спокойным голосом.

Девочка с хвостиками никак не отреагировала.

– Здравствуйте, – отозвался Игорь Икончиков, нагоняя в свой тон уверенности, хотя на самом деле нервничал он страшно, до мелкой дрожи в коленках. – Я к Виолетте. Она тут проживает?

– Да-а, – протянула девушка, лениво поднимаясь из кресла. – А вы кто?

Игорь Икончиков смущённо поджал губы. Наверняка, если эта девушка живёт тут вместе с Виолеттой, до неё уже дошла его дурная слава нахала, грубияна и извращенца.

– Я Игорь, Игорь Икончиков.

Девушка молча оглядела его всезнающим взглядом синих глаз. По крайней мере, от этого взгляда Игорю показалось, что она всё знает. А девушка уже стояла перед ним, стройная, в лёгком ситцевом платье с незабудками, которое очень ей шло. В её ушах, мочки которых выглядывали из-под аккуратного короткого каре, блистали серебряные серьги с крупными сапфирами – такими же ультрамариново-синими, как её глаза. Такой же камень играл гранями в перстне у неё на руке, а узкие белые ладошки с длинными гладкими пальцами у неё были точь-в-точь как у Виолетты.