Дом семи ветров Берилл Йонн

Это надо – уходить из дома, потому что дом вдруг не крепость, не место, куда можно вернуться и оказаться в покое, а… а-а… Э, неважно. Какая разница – если этот уход из дома становится, если можно так выразиться, судьбоносным (если есть такое понятие – судьба), то есть нарушает привычное течение жизни и переворачивает всё с ног на голову?

Да вообще, говорят, странный парень – этот Игорь Икончиков. Вот он, кстати: сидит сгорбленный вполоборота у стола на кухне и вглядывается в дно эмалированной кружки. Он бы сидел на этой кухне совсем один, но – нет. Икончиков не расстаётся со своим котом Тихоном – и Тихон сидит у него на загривке, как меховой воротник, и от шлейки в руку Икончикову спускается красный шнурок.

Сегодня вернулся из армии друг брата друга соседа по общаге знакомого Икончикова. Ребята собрались отметить это событие на квартире, куда пускали вообще всех подряд. И пока трое в одной комнате, рассевшись в кружок, играли в карты, пятеро пели под гитару, ещё двое курили на балконе, Игорь Икончиков сидел в одиночестве на кухне и медленно пил коньяк из эмалированной кружки. До его слуха доносились отзвуки песен и гитарное бряцанье из-за стены – те глупости, которые поют, собираясь в компаниях, потому что хотя бы припев уж точно знаю все. В форточку задувало солоновато-табачный сигаретный дым с балкона.

Игорю тоже хотелось покурить, но он почти никого тут не знал, а ещё у него не было сигарет. К тому же, он не мог бросить кота, а курить с ним – вредно…

Тихон мурчал, впиваясь когтями в материю мягкого коричневого пиджака. Игорь согнулся, пиджак на нём топорщился, а у шеи торчал острый воротничок гавайской рубашки с розовыми цветами на ярко-голубом фоне. Игорь думал о том, что пару дней назад был день рождения у какой-то девочки – кажется, у девушки друга однокурсника бывшего одноклассника; вчера – квартирник у каких-то панков, куда его затащила совершенно случайная девчонка с того дня рождения. Что будет завтра – неизвестно; и понятно только то, что в конце концов, Игорю Икончикову идти решительно некуда.

Игорь словил шальную мысль внутри головы: если он сейчас откроет окно и вылетит с подоконника в ночь – то этого совсем никто не заметит.

Только Тихон, чьи когти колются в спину сквозь слои одежды, останется один. Жалко.

А ещё Игорь вспомнил, что здесь – второй этаж, и тяжело вздохнул.

Кот мурлыкал у него над ухом.

Из комнат приближалась звуковая волна – щебет девичьих голосов и звон колокольчиков. По стенам тесного сумрачного коридора двигались тени. “Да кто там ещё-то, блять?” – подумал Игорь. Кто-то зашел на кухню и остановился. Игорь почуял присутствие и вздрогнул. Отдаленный запах сигарет, алкоголя перебил неожиданно ворвавшийся – пряный, глубокий аромат, в котором читалиись нотки корицы, душистого перца и цедры. Дружно звякнула гроздь колокольцев и стихла, словно на полувдохе, на полуслове. В дверях замерла девушка, за ней замерла вторая фигура.

– Ой, – послышалось из-за спины у девушки.

В плечо Игорю сильнее вонзился коготок кота. Послышалось даже – Тихон фыркнул, как будто выругался ему в ухо.

И – мизансцена.

В аскетичной тесной кухне, оклеенной голубыми, сатиновыми наощупь обоями, вполоборота к столу, спиной к окну сидел Игорь Икончиков с эмалированной кружкой в руках. У него на плечах напряжённо замер кот – вздыбившийся, похожий на дракона. В дверях стояла девушка, на вид – ровесница Игоря. Её присутствие наполняло кухню тяжёлым, колким ароматом, вытеснявшим все остальные запахи. Она походила на недоделанную фарфоровую куклу – со своим бледным, сплошь в маске самого светлого тонального крема и пудры лицом, ярким макияжем, и небрежно собранными в узел на макушке волосами непонятного цвета. Игорь рассматривал её (которую про себя он окрестил Куклой): пыльно-розовый балахон до пят, накинутый поверх короткого, такого же бесформенного тёмно-синего платья, крупные искристые серьги, бусы из бисера, ажурные колготки, кое-где рваные – и не понятно, то ли она порвала их сейчас случайно, то ли так было задумано.

За плечом у Куклы остановилась, вроде бы, девушка виновника торжества и, по-совместительству, хозяина квартиры – невысокая шатенка, в круглых очках в роговой оправе. Игорь слышал, как её кто-то, кажется, называл по имени, и это имя было очень простым и обыкновенным – то ли Наташа, то ли Маша. И эта Наташа-Маша выглянула из-за плеча Куклы и строго, сосредоточенно смотрела сквозь линзы от природы выпученными глазами на Игоря, явно пытаясь понять, кто это такой и что он забыл на кухне в квартире её парня. Потом они с Куклой переглянулись и, как если бы Игорь мгновенно исчез, словно его и не было, прошли в кухню.

Наташа-Маша, в отличие от своей подруги, выглядела более изящно и женственно, в горчичных кюлотах с высокой посадкой и заправленной в них бежевой футболке с узором из крошечных колибри. Её подстриженные под каре волосы были убраны спереди и на затылке собраны в небольшой хвостик. Она невозмутимо села за стол прямо напротив Игоря, а Кукла выдвинула из-под стола и пододвинула поближе к ней табуретку.

Игорь Икончиков искоса взглянул на девушек, и у него под кожей заклокотало, словно засуетились муравьи. Эти девушки – не замечают его, как будто специально игнорируют, нарочито сторонятся.

Наташа-Маша замахала рукой у раскрасневшегося лица.

– Фух, что-то уже прямо не могу – напилась!

Кукла слегка улыбнулась одними уголками губ и сказала:

– Я тоже что-то…

– Давай просто посидим тут?

Наташа-Маша сложила локти на столе и, опустив на них голову, грустно смотрела перед собой сквозь очки своими вытаращенными жёлто-карими глазами. У неё были пушистые тёмные ресницы, подогнутые кверху, а тонкое веко по краю окаймлено узкой тёмной линией подводки. Она была чуть полноватой, и когда её руки были сложены на столе, это особенно бросалось в глаза. Её бархатистые серенькие бровки приподнялись над очками. Она жалобно смотрела на Куклу, а та картинно села боком к столу и спиной к Игорю, облокотилась на край столешницы, бряцнув браслетами, подперла щёку и уставилась в ответ на свою подругу.

Наташа-Маша заговорила:

– Я переживаю за Арсена. То, каким он вернулся…

Кукла кивнула.

– Я тоже. Не узнаю его. Я очень удивилась, когда узнала, что он сам хочет служить. Никогда бы не поверила, что – он…

Наташа-Маша взметнула на неё взгляд и очень жалобно запричитала:

– Я так испугалась, когда ещё это всё началось! И Арсену просто повезло, что он срочник. Но их хотели отправить на границу!

– Я слышала, – вздохнул Кукла, протянула длинную белую руку, звякнув браслетами на запястье, и коснулась округлого плеча Наташи-Маши.

– Я так переживала… А завтра – ему вставать на военный учёт! Представляешь, у моей подруги брат недавно вернулся из армии – и ему пришла повестка. Он пошел в военкомат, ему там предлагали идти по контракту. Господи, когда всё это кончится?

Игорь слушал их и думал, как всё странно: так далеко и одновременно – так близко, вот оно, рядом. Но когда завтра он выйдет на улицу, посмотрит на людей, то увидит, что они проживают всю ту же самую обычную свою жизнь. Они будут ходить на работу, в магазин, гулять с детьми и друзьями, наслаждаться жизнью, упорно игнорируя витающий в воздухе факт: как прежде уже не будет. Завтра теперь кажется ещё менее отчётливым, чем виделось прежде.

В это время Игорь Икончиков ещё сильнее боялся потерять своё место в университете. Если в любой другой момент ему и так грозила срочная служба, то теперь особенно тревожным казалось, что его, например, отправят на границу. Этим вечером он уже краем уха услышал рассказ, как его звали, Арсена о том, как к ним в часть приходили «трёхсотые» и «двухсотые» – тяжелораненые и погибшие на армейском жаргоне. Игорю Икончикову отчётливо представлялись цинковые гробы, люди на улице, а ко всему – навязчивое слово: «убавляется, убавляется, убавляется». Убавляется – тех, кто здесь бухает. Убавляется – тех, кто ходит по улицам. Убавляется – тех, кто сидит в уютных квартирках. Причём – Игорь стыдливо подавил улыбку, как будто девушки на кухне могли прочитать его мысли – убавляется не только целиком, но и как бы по частям: этот Арсен рассказывал ещё о каком-то лейтенанте-не-лейтенанте, который прибыл «трёхсотым» – без ног.

А ведь всего пару дней назад был день рождения у какой-то девочки – кажется, у девушки друга однокурсника бывшего одноклассника; вчера – квартирник у каких-то панков, куда его затащила совершенно случайная девчонка с того дня рождения… Игорь Икончиков, сжимая тонкую скользкую ленточку поводка, сидит на чужой кухне, его плечам горячо под вибрирующим котом, он пьёт коньяк из эмалированной кружки и ему решительно всё равно, что будет завтра. Сегодня он живёт так же, как жил последние три года своей жизни, в то время как какие-то другие жизни где-то очень далеко, но в то же время совсем вот-вот рядом за один день фатально изменились, так что теперь кто-то где-то запакован в цинковый гроб.

Игорь Икончиков не хочет быть запакован в цинковый гроб – хоть бы и где-то в глубине души, даже при всех тех мыслях, которые навещают его в одиночестве, когда он хочет прекратить это всё. Да и если по-честному – кто-то из «двухсотых» хотел быть «двухсотым»? Вряд ли… Наверняка каждый из этих неизвестных парней вплоть до последней минуты был свято уверен в том, что его-то уж точно минует пуля, осколок – всё что угодно, всё то, что в итоге и принесло смерть.