– Почему же? Они все меня любят. Значит, и я должна любить их.

Но больше всего меня смущали её отношения с отцом. Диабло ревновал её к поклонникам. Комментировал её походку, её бёдра, объяснял, сколько сантиметров должен быть женский шаг. Говорил, что женщины всегда виляют «хвостиком» при ходьбе. Я уже тогда чувствовала: это ненормально. И совсем не по-отцовски.

Она огрызалась – он смеялся. С мамой за такое полетела бы сковородка, а Корделине всё сходило с рук, он был мягок с ней, почти ласков. Их диалоги напоминали заигрывания двух несмышлёных школьников – и вызывали у меня отвращение.

Бабулита не скрывала свое презрение.

– Фу, срамота, – сплёвывала она, и уходила в свою, пусть и проходную, но безопасную комнату. Она безмолвно наблюдала за происходящим в доме. Иногда предупреждала меня держаться подальше от нее и ее “тусовки”, но не вступала с Корделиной в открытый конфликт.

Она знала: это не её бой. У неё был другой. За меня. И этот бой она… не успела выиграть.

Я виню Диабло в смерти бабушки.

За три дня до её семидесятилетия в доме прогремел оглушительный скандал – такой, что стены дрожали. Отчим отмечал рождение моей младшей сестры уже два месяца подряд. Каждый вечер – застолье, тосты, водка, соседи. С каждым днём он терял лицо. Буквально. Остались только глазки-бусинки и рожа, расплывшаяся в сальную улыбку.

Он целовал младшей пяточки, а потом – при тех же людях – шлёпал старшую дочь по заднице:

– Смотрите, какая выросла! А ведь триндацать лет назад я эту попку пеленал!

Корделина улыбалась, пытаясь выбраться из его загребущих лап. Гости, похоже, ничего странного не видели – ржали с ним в унисон.

Мы с бабушкой стояли в стороне. Она сжимала скулы. Я морщила лицо. Мама была в эпицентре – там, где смеются, чокаются, подливают. Я видела, как у неё наливалось лицо: стыд? ревность? страх? Наверное, всё вместе. Удушающий коктейль, от которого она даже не пыталась сбежать.

Когда гости расползлись по домам, мы с Корделиной были в нашей общей комнате – самой дальней. До нас лишь доносились обрывки ссоры, голоса на пределе, как сорванные струны:

– На людях облизываешь свою малолетнюю шлюху! Выставляешь меня слепой дурой! – кричала мама.

– Моя дочь не шлюха, – прохрипел Диабло.

Я посмотрела на Корделину:

– Поглядите-ка… Твой папаша, похоже, многого о тебе не знает.

– А кто она, по-твоему? – визжала мама. – С отцом чуть ли не в десна целуется! Шлюха!

– Я сказал: не называй мою дочь так!

– ААААААА! – заорала она.

– А ты не смей руку поднимать на мою! – вмешалась бабулита.

– Ты куда лезешь, карга старая?! – отрезал Диабло.

– Я на тебя заявление в милицию напишу, свинья пьяная! Все побои сниму, сучий ты потрох!

– Ну держись, бабка… Сейчас я тебе их оставлю.

Казалось, началось землетрясение – дом содрогнулся от хлопка входной двери.

– Диабло гоняет бабушку с палкой по улице! – вбежала мама, запыхавшаяся, как после пожара.

Потом стало странно тихо. Только мерцание мигалки скорой помощи билось в окна нашей спальни. А из соседней комнаты доносился храп Диабло, спавшего, как будто ничего не случилось.

Мама сказала, что бабушка останется на ночь у соседки.

– Всё в порядке, – сказала она.

А зачем тогда приезжала скорая? – спросить я не решилась.

Я молилась, чтобы она осталась в живых, и она осталась, но лишь наполовину.

Утром она сидела в своей комнате. Я видела её через дверной проём. Лицо – серое. Глаза – пустые. Взгляд – в никуда. Я никогда не видела её такой.

– У бабушки инсульт, – сказала мама, заметив, что я не сплю.

– Что такое инсульт?

– Это как инфаркт. Только похуже, – ответила она, не облегчая понимания.