Их оскорбления, как пыль, въедались в кожу. А дома меня ожидало продолжение: «Анорексичка». «Носатая чурка». «Уродина». Он повторял это при маме, она молчала.

Я назвала эту деревню "Забытым Богом местом". Молиться здесь было бесполезно. Мои слова поднимались к гнилой крыше, путались в ветках облезлых берёз и падали обратно. Господь, казалось, не хотел иметь с этим местом ничего общего.

Отношения с едой стали причиной для войны. Диабло жарил сало, варил макароны в жире, настаивал, чтобы я ела всё. Я настаивала, чтобы он отстал. Он злился, но не отпускал меня из-за стола, пока тарелка не была пустой.

Я стала хитрить: размазывала еду по тарелке, оставляла борозды от вилки на посуде, чтобы создать иллюзию. Остальное прятала в салфетку и скармливала собакам. Он не любил курицу. Мама почему-то тоже перестала её готовить. Я ненавидела свинину. Так мой рацион сузился до хлеба с чаем.

Это продолжалось два месяца. До одного вечера.

Я открыла дверь, ожидая встретить темноту, но на кухне горел свет. Пахло чем-то знакомым – теплом, тестом, домом.

На табурете, как на троне, сидела Она.

– Ты мою внучку голодом моришь, сучий потрох? – пророкотал её голос, словно выстрел.

Бабулита. Моя. Настоящая. Суровая. Спасительная.

Я не сказала ни слова. Просто бросилась к ней. Обняла. И заплакала. Она гладила меня по спине, пока отчитывала Диабло и маму.

Я не помню, что они говорили в ответ. Помню только, как её руки сжались на моей спине, как будто склеивая меня заново. И в этот момент я поняла: Господь всё-таки меня услышал.

Просто, как всегда, ответил её голосом – резким, крепким, моим самым родным.

Бабулита сидела на диване, я устроилась перед ней, спиной – как раньше, когда она плела мне тугие косы. Только теперь волосы были спутаны в гнездо, и расчесывание напоминало пытку. Часа три, не меньше – она тянула, разбирала, причитала.

– Ну конечно, я мать-свинья, не слежу за дочкой, а ты – бабушка-героиня! – бросила мама из дверного проёма. – Вон, с тобой она терпит сидит, а у меня – слёзы, сопли, истерики!

Я молчала. Но в голове звучало: посмотрела бы я на маму, если бы каждое утро она проходила через те же «причёсывания», что и я. Поверьте, вопли были бы втрое громче.

– Алевтина, посмотри, куда ты завезла Анну! Какое будущее её тут ждет? – бабушка резко повернулась к маме, не отпуская моих волос. – Такими темпами она станет дояркой, не иначе!

– Диабло тоже так говорит, – вскинулась я. – А ещё говорит, что «Фабрика звёзд» мне не светит, потому что туда путь только через постель…

Бабушка застыла. Затем, как ястреб, обернулась к маме, сжав кулаки так резко, что дёрнула меня за косы. У меня хрустнуло в шее, но я не пискнула.

– Ты это слышала, Алевтина? – прошипела она. – Он ей такое говорит?!

И тишина в комнате вдруг стала тяжёлой, как перед бурей.

Колёса поезда выбивали ритм нового сезона моей жизни. С каждой минутой мы с бабушкой отдалялись от забытого Богом места. Мама с Диабло тряслись в соседнем вагоне плацкарта. Мы ехали на юг – в станицу Краснодарского края. Она обещала мне возвращение в детство, но слово не сдержала.

Я поступила в местную школу, и поначалу казалось, что жизнь налаживается. Бабушка снова заплетала мне косы, гладила школьную форму, варила любимую курицу. Она держала Диабло на расстоянии – и, надо сказать, успешно. Тогда я этого не замечала, но когда её не стало, я поняла: она была моим щитом.

Диабло временами снова срывался, особенно когда пил. Но чаще всего удар принимала на себя мама. Иногда они громко ссорились, иногда громко смеялись – никто не знал, чем закончится очередной вечер.